Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

Коба получил желанную территорию Карельского перешейка, побережье Ладожского озера, ряд островов и так далее. Но своей цели он не достиг. Финны остались жить там, где повелел им Бог. Только отныне вместо добрых соседей на нашей границе обитали враги.

Потом состоялся «разбор полетов». Он позвал меня на Ближнюю дачу. Я застал его в бешенстве. Желтые глаза яростно сверкали. Он орал на Берию:

– Сажаем, расстреливаем – все без толку! В твоем ебаном наркомате никто ничего не делает! У Гитлера на столе была карта наших войсковых учений! Уверен, что и наши планы войны с Финляндией у него имелись! А значит – и у финнов! Откуда, спрашивается?

– Я думаю, Иосиф Виссарионович, оттуда же, откуда их карта – у нас. Иностранные агенты, которыми любит пользоваться товарищ Фудзи, очень ненадежны. Вполне возможно, к примеру, агенты товарища Фудзи порой работают на обе стороны… Да и дома у нас далеко не все в порядке. Взять наших деятелей искусства. Есть у нас отдельные товарищи… я перешлю вам сводки. Какое злопыхательство по поводу наших неудач в Финляндии! Через подобных людей финны могли тоже… Благо Ленинград у них под боком.

Он умело уводил Кобу на любимую тему. Он знал его состояние. Моему другу очень хотелось сорвать свою ярость на ком-то… Или, говоря проще, кого-нибудь привычно расстрелять.

На лице Кобы появилось знакомое опасное раздумье. Походил по комнате, попыхивая трубкой, сказал рассудительно:

– Думаю, здесь у нас и вправду вышла недоработка. Мы на «отлично» почистили партию. Хорошо почистили армию, а вот деятели искусства проскочили. Где списки Ежова? Кстати, как он?.. – как-то мягко, заботливо спросил Коба.

Берия с полуслова научился понимать его и сказал то, что хотел услышать Коба:

– Держался достойно до конца. Перед смертью крикнул: «Да здравствует великий Сталин!»

(Преданность карлика Коба оценил. И случилось редчайшее: родственники «опаснейшего врага народа» остались на свободе и, по-моему, продолжали жить в Москве.)

– Так что там со списками?

Берия начал излагать монотонно:

– К нынешнему времени из ежовского списка ликвидированы Мейерхольд, Бабель и Кольцов. Собираемся потревожить также товарищей Эренбурга, Леонова, Шолохова… еще двадцать человек…

– Все названные вами фамилии следует обсуждать без спешки. К примеру, товарищ Шолохов. В период коллективизации написал мне письмо… искренне написал. Жаловался на чекистов: чтобы узнать, где прячут хлеб, товарищи чекисты поджигали подолы крестьянкам-кулачкам. Я объяснил тогда товарищу Шолохову, что перегибы есть, но они не должны заслонять исторической перспективы – великой пользы коллективизации. Он тотчас понял… Так что понятливых, и к тому же искренних, и к тому же классиков не тронем. Знаменитые писатели Эренбург и Леонов тоже нужны нам в хозяйстве… пока. – Он повторил: – Пока!

– В списке есть товарищ Булгаков. Правда, он сейчас очень болеет – после того как написал ту вредную пьесу.

– Может, это и хорошо, что очень болеет, – сказал Коба задумчиво, – он искренний человек. Не трогайте его, пусть уйдет спокойно…

Не сомневаюсь: уже тогда Коба задумал великий процесс над интеллигенцией. Но война его остановит.

Разговор о Булгакове Коба не забыл. Как-то в марте 1940 года я был у него в кабинете в Кремле. За окном – капель, серый весенний денек, только что по стране прошел пьяный женский день. И вдруг он сказал:

– Мне передали копию романа, который часто читает дома вслух писатель товарищ Булгаков. Роман, конечно, антисоветский. Печатать нельзя, но ознакомиться поучительно. Интересная там история: полезный дьявол, уничтожающий дьявольской силой всякую погань… Этот дьявол весьма привлекательно описан, как и иные потусторонние силы. Позвони на квартиру товарища Булгакова. Я слышал, он по-прежнему очень болеет. Спроси, не нужно ли чем-нибудь помочь…

Через минуту Поскребышев доложил:

– Соединяюсь с квартирой.

И мы услышали его разговор по громкой связи:

– Это квартира писателя Булгакова?

– Да, – ответил женский голос.

– Это говорят из приемной товарища Сталина. Как здоровье товарища Булгакова?

– Михаил Афанасьевич умер, – ответили на том конце провода и повесили трубку.

– Вовремя позвонили, – усмехнулся Коба и повторил: – Потусторонние силы… Может, не надо… их касаться? С потусторонними силами шутки плохи. Да, все забываю тебя спросить, где же он?.. Нет, не товарищ Булгаков. Товарищ Булгаков я теперь знаю где. Я говорю о польском жидке, который на «ты» с потусторонними силами…

– Товарищ Мессинг… – (так была фамилия «жидка»), – давно ждет приглашения, Коба.

– Помнишь глаза товарища Гитлера, когда он рассказывал про Копье? Говорят, экспедиции в Тибет посылает одну за другой. Астрологов собрал со всего мира. Все ищет контакт с Силой. Говоришь, твой жидок предсказал его гибель?

– Он предсказал даже число.

– Ты веришь в эти глупости? «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Эти слова любил повторять Бухарчик. Кажется, они из Шекспира… Уточни в приемной у Поскребышева. И в воскресенье привези мне волшебника-жидочка, посмеемся. Свободен.

Но я знаю: Коба в эти «глупости» верил всегда.

Надо сказать, что в начале нашего просвещенного века, в дни нашей молодости люди помешались на потусторонних силах. Появилось множество знаменитых магов. У нас на Кавказе жил тогда некто Григорий Гурджиев. До сих пор помню голый череп, огромные черные усы и взгляд черных глаз, который невозможно было выдержать. Этот философ-мистик, как он сам рассказывал, объехал всю Азию и Африку, посетил все священные древние религиозные столицы, включая Мекку и Тибет. Ходил слух, будто он учился в Тифлисской духовной семинарии в наше с Кобой время, но я никогда его там не видел. Однако с Кобой он был хорошо знаком.

Фантастические опыты Гурджиева были подчас очень рискованные. Один эпизод мне запомнился…

Гурджиев имел немало фанатичных почитателей. Однажды он посадил на скамейку одну свою поклонницу, дочь богатейшего нефтяного короля. Сам сел рядом. И невинная девушка, сидя на скамейке, испытала половой акт и оргазм. Она была потрясена и рассказала отцу. Взбешенный отец приказал убить Гурджиева. Но по приказу Кобы наши боевики отстояли его. После этого благодарный Гурджиев будто бы учил Кобу «беседовать с потусторонними силами». Заметьте, я говорю «будто бы»…

Однако опишу то, что видел собственными глазами. И никогда не забуду. Случилось это в 1935 году.

Я приехал к Кобе на дачу. Мы просидели до полуночи, и он отправился спать. Я перед сном позвонил в Тбилиси. И мой родственник сообщил мне о болезни матери Кобы. В тот вечер со старой Кэкэ случился тяжелый сердечный приступ, но она запретила тревожить Кобу!