Арсений Гулыга - Гегель

На следующий год после смерти Гегеля добровольно окончила счеты с жизнью его сестра Христиана. Она была на три года моложе философа, страдала душевным расстройством, одно время находилась в психиатрической больнице. Ей казалось, что врачи губят ее здоровье при помощи особых магнитов, и, чтобы предохранить себя, надевала множество экзотического вида одежд. Смерть брата окончательно лишила смысла ее и без того тусклое существование.

Жена Гегеля пережила мужа на двадцать четыре года. Младший сын, Иммануил, стал церковным чиновником, последний его пост — президент консистории в Бран-денбурге. Средний сын, Карл, доживший до начала нашего века, — известный в свое время историк-медиевист» Трагично сложилась жизнь первенца — Людвига. Его судьба — темное пятно на биографии великого человека. Рожденный вне брака, он с четырех лет воспитывался в пансионе Софии Бон, свояченицы книготорговца Фроммана, который вместе с братом философа Георгом (погибшим потом в России) был его крестным отцом. Мальчик получил воспитание, которое было принято в обществе. В Иене его называли «маленький Гегель», Гёте посвятил ему четверостишие:

 Когда Людвигу минуло десять лет, отец взял его к себе в Гейдельберг. В Берлине он, как потом и другие сыновья Гегеля, посещал французскую гимназию, учился хорошо, проявляя способности к языкам. Отец радовался его успехам и прилежанию. Но затем произошло что-то непонятное. Пятнадцати лет его взяли из школы и отдали в Штутгарт в обучение к торговцу. Там впечатлительный мальчик, и без того страдавший от одиночества, почувствовал себя совершенно несчастным. Дальнейшее ухудшение отношений между отцом и сыном, по одной версии, было вызвано пропажей у купца 8 грошей, в которой обвинили Людвига, после чего Гегель заявил, что сын недостоин носить его фамилию, и Людвиг отныне должен был называть себя Фишер — по девичьей фамилии своей покойной матери. Другую версию излагает Людвиг в одном из писем: «Когда я переехал из Иены в Гейдельберг, я сильно обманывал себя надеждой, что ко мне будут относиться с любовью. Но меня поставили на последнее место как пасынка — и отец, которого я никогда более так не назову, и мачеха, сама имевшая еще двух детей. Таким образом, я жил всегда в страхе, а не в любви к родителям, отношения всегда были натянутыми и не могли привести к добру. В Берлине только недостаток средств мешал мне удрать из дома, я бы осуществил этот план, если бы у меня был хотя бы товарищ. В эти годы сложился мой характер, у меня объявились наклонности к языкам, и в течение целой четверти я был первым учеником по латыни и греческому. Как мне хотелось изучать медицину! Но мне было заявлено, чтобы я об этом и не думал, меня отдали к торговцу. Я сказал, что мне будет там тяжело, я не рожден для этого дела, тогда мне ответили, что лишат поддержки.

Теперь это произошло. Я уже давно собирался покинуть Штутгарт, и всякий раз менял решение. Но в конце концов я не мог больше терпеть произвола приказчиков, да и хозяин — человек ограниченный во всех отношениях; состоялся неприятный разговор с ним, я попросил увольнения, которое было мне после повторных требований предоставлено. Господин Гегель распрощался со мной через моего хозяина и ничего мне непосредственно не написал. Из Майнца я послал ему сердечное прощальное письмо, последнее, которое он от меня получит, и на этом мы порвали». Восемнадцатилетний юноша завербовался в солдаты, на шесть лет его отправили в Индонезию. Гегель ничего о нем не желал знать. Ван Герт, его ученик и крупный чиновник в Нидерландах, писал ему в 1828 году: «Вы забыли мне сказать самые необходимые сведения о Вашем сыне, который находится на голландской службе в Батавии. Мне было бы приятно быть ему полезным, и у меня есть для этого все возможности, Будьте так добры, сообщите мне, в какой он части и что нужно сделать, я сделаю гораздо больше, чем Вы полагаете». Гегель ему не ответил. Капрал Людвиг Фишер отслужил на Яве свои шесть лет, но по истечении срока заболел тропической лихорадкой и умер в 1831 году, опередив отца на два с половиной месяца.

Такова судьба близких Гегеля. Но у философа было и другое потомство, связанное с ним узами духовного родства. Вскоре после смерти мыслителя начало выходить восемнадцатитомное собрание сочинений, куда были включены и тексты лекций. Мархайнеке подготовил издание лекций по философии религии, Гото — по эстетике, Михелет — по истории философии, Ганс — по философии истории. Если к этим именам добавить Гегеля и Хинрихса, то мы получим представление о том, кто входил в группу так называемых «старых» гегельянцев — выпестованных самим Гегелем учеников и близких его друзей. Два названных в последнюю очередь выделялись своими консервативными взглядами и стремлением истолковать гегелевское учение целиком в духе протестантской ортодоксии. Это было правое крыло школы. Здесь религию уравнивали в правах с философией, абсолютную идею рассматривали в качестве господа бога, вместо триады предпочитали рассуждать о святой троице.

Но в недрах гегелевской школы, занимавшей доминирующее положение в духовной жизни Германии, зрели новые веяния. Четыре года спустя после смерти философа вышла книга Давида Штрауса «Жизнь Иисуса», которая произвела сильное впечатление на современников и выдержала несколько изданий. Используя методы критики исторических источников, Штраус пришел к выводу о недостоверности евангелия. Все сообщения евангелистов о деяниях Иисуса неправдоподобны, никаких сотворенных им чудес не было и быть не могло. Вместе с тем евангельские истории не сознательный вымысел, это мифотворчество, а мифы представляют собой нечто большее, чем произвольные выдумки; мифы — продукт коллективного бессознательного творчества народа или крупной религиозной общины. В основе работы Штрауса лежало гегелевское учение о духовной субстаяции народа.

«Жизнь Иисуса» сломала официальную гегелевскую традицию. Она положила начало движению «левых» гегельянцев, или «младогегельянцев» — открытых атеистов и республиканцев. Наиболее яркая фигура среди них — Бруно Бауэр, который в критике христианства пошел значительно дальше Штрауса. По Бауэру, евангельские сказания — заведомые фикции, сознательный, преднамеренный обман. Ошибка Штрауса заключается в том, что он абсолютизирует «субстанцию», то есть дух, не достигший «самосознания». Народ как таковой, по Бауэру, не может ничего создать непосредственно из своей субстанциальности, только единичное сознание дает ей и форму и определенность содержания.