Хамфри Карпентер - Джон Р. Р. Толкин. Биография

Ему особенно не хватало мужского общества. Старый друг и врач Толкина, Р. Э. Хавард из «Инклингов», жил неподалеку от них и, будучи католиком, нередко сидел рядом с Толкином на воскресной мессе. Разговоры с Хавард ом по дороге из церкви домой были важным событием для Толкина, однако же они зачастую нагоняли на него тоску по былому.

22 ноября 1963 года в возрасте шестидесяти четырех лет скончался К. С. Льюис. Несколько дней спустя Толкин написал своей дочери Присцилле: «До сих пор я испытывал нормальные ощущения человека моего возраста: как старое дерево, одно за другим теряющее свои листья. Однако сейчас мне кажется, что мне подрубили самый корень».

Толкин отказался написать некролог Льюиса и отклонил предложение участвовать в издании сборника памяти Льюиса. Однако он провел немало часов размышляя над последней книгой Льюиса «Письма к Малькольму, большей частью о молитве».

Вскоре после смерти Льюиса Толкин снова начал вести дневник, чего не делал вот уже в течение многих лет. Отчасти это был повод использовать новый, только что придуманный алфавит; Толкин называл его своим «новоанглийским алфавитом», улучшенным вариантом «дурацкого алфавита, предложенного людьми, стремящимися заполучить деньги этого чудака Шоу». В системе использовалось несколько обычных латинских букв, но с другими фонетическими значениями, несколько знаков международной транскрипции и несколько символов из его собственного Феанорова алфавита. Толкин пользовался им в своем дневнике, когда хотел записать что–то очень личное. Как и во всех его дневниках, в этом куда больше говорится о горестях, чем о радостях, а потому нельзя сказать, что он дает объективную картину жизни Толкина на Сэндфидд–Роуд. Однако он многое говорит о том, в какие ужасающие бездны уныния погружался порой Толкин, пусть даже ненадолго. «Жизнь — мрачная и беспросветная, — писал он в один из таких моментов. — Ничего не могу сделать, болтаюсь между застоем и скукой (запертый в четырех стенах), между тревогой и рассеянностью. Что же я буду делать дальше? Обоснуюсь в какой–нибудь гостинице, доме престарелых или клубе, без книг, без связей, без собеседников? Господи, помоги мне!»

Однако, как то бывало довольно часто, Толкин сумел обратить свою депрессию на пользу. Подобно тому, как в свое время его отчаяние из–за невозможности завершить «Властелина Колец» породило «Лист работы Ниггля», так и теперь страх перед будущим и печаль из–за надвигающейся старости подсказали ему написать «Кузнеца из Большого Вуттона».

Эта сказка возникла странным образом. Американский издатель попросил Толкина дать предисловие к новому изданию сказки Джорджа Макдональда «Золотой ключ». Толкин в таких случаях обычно отказывался, но на этот раз, без всякой видимой причины, согласился. Он приступил к работе в конце января 1965 года. В тот период Толкин пребывал в особенно мрачном настроении. Он обнаружил, что книга Макдоналъда нравится ему меньше, чем раньше. «Дурно написанная, бессвязная и вообще плохая, несмотря на то что в ней есть несколько запоминающихся моментов», — отозвался он о ней. Надо заметить, что Толкин вовсе не разделял страстной любви К. С. Льюиса к Джорджу Макдональду. Ему нравились книги про Керди, но большая часть творчества Макдональда была для него отравлена аллегорией и моралью, которой пропитаны эти книги. Однако, невзирая на всю свою нелюбовь к этой сказке, он (опять–таки вопреки своему обыкновению) усердно взялся за дело, как будто желал доказать себе, что он еще способен работать и все–таки может закончить хоть что–нибудь. Он принялся объяснять юным читателям, для которых предназначалось издание, смысл слова «волшебство». И начал так:

«Волшебство обладает немалой силой. Даже плохому автору не дано его избежать. Видимо, он создает свою сказку из обрывков других сказок, более древних, или из того, что сам помнит лишь смутно, и эти полузабытые вещи могут оказаться слишком могущественны, чтобы он сумел их испортить или лишить очарования. И возможно, кто–нибудь впервые встретится с ними в его глупой сказке, и увидит в них отблеск Волшебной страны, и захочет отыскать что–то лучшее.

Чтобы это стало понятнее, можно рассказать такую небольшую историю. Жил–был повар, который задумал испечь пирог для детского праздника. Он считал, что для такого пирога главное — быть очень сладким…»

Толкин собирался изложить свой пример всего в нескольких абзацах. Но история продолжалась, развивалась, и вскоре Толкин остановился, поняв, что она переросла границы предисловия и зажила собственной жизнью. В первом варианте она называлась «Большой пирог», но в конце концов Толкин выбрал заглавие «Кузнец из Большого Вуттона». Кстати, то предисловие к сказке Макдональда так и не было закончено.

«Кузнец» оказался необычен в двух отношениях. Во–первых, он с самого начала печатался на машинке — чего Толкин обычно не делал, — а во–вторых, он был явно и даже, пожалуй, намеренно автобиографичен. Толкин назвал эту сказку «стариковской историей, наполненной горестным предчувствием близкой разлуки», а в другом месте он говорит, что она «полна глубоких чувств, отчасти связанных с одиночеством «ухода в отставку» и приближающейся старости». Подобно Кузнецу, деревенскому мальчику, который проглотил волшебную звездочку и получил таким образом пропуск в Волшебную страну, Толкин, в своем воображении, долго блуждал по таинственным землям; теперь он ощущал приближение конца и знал, что вскоре и ему тоже придется отказаться от своей звезды, своего воображения. И в самом деле — то была последняя сказка, которую он написал.

Вскоре после того, как «Кузнец» был окончен, Толкин показал его Рейнеру Анвину. Рейнеру «Кузнец» очень понравился, но он счел, что необходимо присоединить к нему другие сказки, чтобы книга имела достаточно внушительный объем. Однако же в конце концов «Аллен энд Анвин» решили опубликовать сказку отдельно, и она вышла в течение 1967 года в Британии и в Америке, с иллюстрациями Паулины Бэйнс. «Кузнец из Большого Вуттона» был в целом принят критиками достаточно доброжелательно, хотя ни один из них не заметил автобиографичности сказки и не обратил внимания на то, что она содержит нехарактерную для автора аллегоричность. Толкин писал на эту тему: «Волшебная страна — это не аллегория, она воспринимается как нечто реально существующее за пределами воображения. Там, где речь идет о людях, действительно присутствует элемент аллегории, и мне это кажется очевидным, хотя никто из читателей и критиков на это внимания пока не обратил. Никакой «религии» в сказке, как обычно, нет; но Мастер–Повар, Большой Зал и т. д. представляются мне достаточно прозрачной (отчасти сатирической) аллегорией на сельского пастора и деревенскую церковь, чьи функции мало–помалу утрачиваются и забываются, теряя всякую связь с «искусствами» и сводясь к тривиальному поглощению пищи, так что последние следы чего–то «иного» сохраняются только в детях».