Клод Дюфрен - Великие любовники

Но в мозгу короля уже созрело другое решение: женитьба на юной принцессе обязательно должна была привести к появлению на свет новых детей, что грозило бы запутать и без того сложный вопрос о наследнике. Кроме того, вот уже несколько лет королю приходилось выслушивать упреки, осторожные, естественно, но довольно настойчивые, от своих духовников относительно образа жизни, который он вел до той поры. Страх перед адом был явлением вполне реальным, он преследовал Людовика XIV точно так же, как и его внука и наследника Людовика XV. А если принимать во внимание количество грехов, которые он совершил, то у монарха были все шансы попасть именно в ад. К этой нарисованной ему церковью перспективе добавлялись и поучительные разговоры, какие он уже несколько лет подряд вел с мадам де Ментенон. Чрезмерная набожность, вызывавшая такую иронию у врагов маркизы, Людовику XIV, напротив, казалась драгоценным залогом искупления грехов. Отныне, ведя с ней жизнь согласно церковным заповедям, официально порвав с прошлыми своими заблуждениями, король надеялся, что его тяжелое прошлое забудется. В этом он, по крайней мере, старался себя убедить. А чтобы быть уверенным, что не попадет снова в роковую ловушку греха, он нашел лучшую хранительницу морали – эту набожную женщину.

Оставалась только одна загвоздка – Людовик знал свой любовный темперамент, что воздержание станет для него испытанием, которого он не сможет выдержать. Поэтому присутствие рядом Ментенон было необходимо: он желал эту пятидесятилетнюю, еще довольно привлекательную женщину и понимал, что она ни за что не вступит с ним в связь вопреки церковным правилам. Стать фавориткой? Не могло быть и речи! Но стать женой перед Богом, это было совсем другое дело. И ничто сильнее не возбуждало желание короля, как это препятствие, которое Франсуаза воздвигла перед ним. Это был интересный случай, зная все о любовной жизни Людовика, это желание не было простой вспышкой. Когда им обоим перевалило за семьдесят, ни время, ни привыкание все равно не играли никакой роли. Свидетельством этому стало вот такое признание маркизы: «Трудно предвидеть, до каких пор мужья могут продолжать командовать. С ними приходится делать почти невозможные вещи».

Еще одним свидетельством стало письмо епископа Шартрского, которому бывшая распутница, став средоточием добродетели, вероятно, пожаловалась на домогательства супруга: «Ваша спальня является домашним храмом, где Господь удерживает короля, чтобы поддержать и благословить его, когда он этого не замечает…» Отцы церкви в очередной раз продемонстрировали чувство здравого смысла, свойственное им на протяжении многих веков. Мадам де Ментенон была драгоценной находкой, удерживая короля в подчинении моральным принципам. Посему в этих условиях не могло быть и речи, чтобы она «ломалась», как сказал ей ее исповедник, конечно, в более достойных выражениях: «Как благородно делать из чистой добродетели то, что другие женщины делают бесчестно и по страсти».

Если Франсуаза де Ментенон получила благословение всех исповедников перед тем, как принести высшую жертву, то это произошло, естественно, потому, что она сделала это в качестве законной супруги. Теперь загадка тайного брака разрешена: нам точно известно – монарх женился на воспитательнице своих детей. Касательно даты совершения этого таинства, можно с определенной долей уверенности сказать, что это случилось в 1683 году: перемена в поведении Ментенон, высокомерие, которое она с той поры на себя напустила, позволяют это утверждать. Постепенно, по мере того как укреплялось ее влияние на супруга, Франсуаза начала показывать свой подлинный характер, проявляя беспощадную строгость под прикрытием морали и милосердия, позволявших ловко скрывать ее подлинные чувства ради достижения задуманного. Ей удалось отдалить от матери детей, которые появились у Людовика XIV и Атенаис де Монтеспан и которых он официально признал. Это еще более усилило ее позицию в ущерб бывшей фаворитке. Несмотря на то что ее брак с королем был морганатическим и Франсуаза не получила права называться французской королевой, она вела себя как подлинная монархиня, беспощадно убирала всех, кто ей не льстил, и тем самым нажила множество врагов, прекрасно разгадавших ее игру. В первых рядах тех, кто осуждал ее лицемерие, была золовка короля принцесса Палатинская, обвинявшая ее во всех смертных грехах и называвшая ее «старым дерьмом великого мужчины». Как мы уже говорили, регент Филипп Орлеанский, которого она всеми силами старалась убрать, чтобы поставить на его место герцога Мэнского, также очень недолюбливал ее, но эти чувства ничуть не трогали эту даму. Она была уверена в своей власти над королем и делала вид, что все нападки принимала со стоицизмом святой, привыкшей к несправедливости. «И все это, – как написал Филипп Эрланже[166], – со скромностью верующей женщины». Что же касается ее личных чувств, то распутать этот клубок довольно трудно, поскольку их выражению предшествовал тщательный расчет. Любила ли она короля, которому была обязана своим невероятным возвышением? Это никто не может сказать с уверенностью. Но в этом можно усомниться, если поверить в одно вырвавшееся у нее признание, когда сразу после брака с Людовиком она написала одной из своих подруг: «Надеюсь, что мне удастся пожать плоды моей боли».

В некоторую заслугу ей можно отнести то, что она, выдерживая выбранную линию поведения, вынуждена была отказаться от роскоши, замков, драгоценностей и, следовательно, в отличие от других королевских фавориток, не опустошала королевскую казну. Но как написал все тот же Филипп Эрланже, «если она и сохранила до самого конца достоинство полубога, то атмосфера нетерпимости, лицемерия и набожности, в которой она заставляла его жить, нанесла Людовику XIV такой же вред, какой нанесли потом Людовику XV “Олений парк” и Дюбарри».

Неужели король по любви разрешил своей старой подруге держать себя на коротком поводке? Нет никакого сомнения, что он был глубоко к ней привязан, хотя при этом не чувствовал ударов сердца, которыми сопровождались его чувства к Марии Манчини или Луизе де Лавальер. Но Ментенон была для него одним из способов замаливания многочисленных грехов. В его представлении она в некотором роде давала ему пропуск в безоблачную вечность. Он на самом деле понимал, что Господу придется проявить большое снисхождение, чтобы допустить его в круг своих избранников. При написании своих «Мемуаров» Людовик XIV, возвращаясь к своим любовным похождениям, был очень самокритичен, хотя и утверждал, что никогда не давал своим удовольствиям возобладать над государственными делами. Допуская, что он подавал плохой пример, король заявил, что, «поскольку принц всегда должен быть образцом добродетели, ему следовало не поддаваться слабостям, присущим остальным людям, тем более что они в любом случае станут известны всем… Время, которое мы отводим на нашу любовь, не должно изыматься из времени, которое нужно посвящать нашим делам… Еще одно соображение, самое деликатное и самое сложное в осуществлении, заключается в том, что, отдавая наше сердце, мы должны оставаться хозяевами нашего ума, мы должны отделять нашу любовную нежность от решительности монарха, чтобы красота, составляющая наши удовольствия, никогда не могла говорить с нами о наших делах, равно как и о людях, которые нам служат…»