Станислав Зарницкий - Чичерин

Пришел и Гарриман. Долго полунамеками американец развивал мысль о том, что он и его друзья пользуются в Штатах большим влиянием и могут подготовить общественное мнение Америки в пользу признания Советов, но для него лично важно получить концессию на разработку марганцевых руд.

— Я, — ответил ему Георгий Васильевич, — нахожусь здесь как частное лицо, не имеющее полномочий на ведение переговоров, да я и не вправе самостоятельно решить все эти вопросы и ответа на них, само собой разумеется, дать не могу.

9 декабря рано утром Георгий Васильевич уехал из Берлина во Франкфурт-на-Майне.

На следующий день был у профессора Нордена. Тот, освидетельствовав его, пришел в искренний ужас. Всплескивая руками, он несколько раз повторил:

— Ваше счастье, что вы хоть сейчас соизволили прибыть ко мне: через некоторое время ничего нельзя было бы сделать. Болезнь дошла до крайних пределов, уже начали разрушаться ткани. Я уверен, что вашей болезни уже много лет, только до двадцать пятого года вы ее не замечали.

Георгий Васильевич решил полностью переключиться на лечение. Каждый день выходил гулять, медленно шел по улице, тяжело опираясь на палку. Немного поодаль шли сыщики, официально приставленные для охраны, неофициально — для слежки. Вели они себя грубо, на глазах Чичерина отгоняли прочь желавших поговорить с ним людей. В последние дни пришлось засиживаться в номере. Каждый день стало поступать много писем с различными просьбами и самыми невероятными предложениями. Писали врачи — шарлатаны и известные профессора, прожженные политики и те, кто хотел получить рецепт, как наверняка добиться мировой славы. Чичерин аккуратно отвечал на письма, которые, по его мнению, заслуживали внимания, и, не желая того сам, увеличивал поток корреспонденции.

Далеко за полночь в его номере горел свет. Полулежа на подушках, больной работал. На тумбочке, на кровати, просто на полу лежали материалы документального сборника «Константинополь и проливы».

Работа началась еще в Москве. Тогда не было времени, теперь не хотелось упускать возможности заняться этим полезным делом. Он сверял варианты перевода документов с копией подлинника и часто бывал недоволен: переводчики, видимо, недостаточно хорошо знали свое дело. На гранках и машинописных текстах резкой чертой подчеркивал те места, которые искажали смысл подлинника. Там, где эти искажения были особенно вопиющими, делал свой перевод, выписывая искажения на отдельных листах бумаги. Почти ежедневно он отправлял письма в Москву, в Берлин. В них сообщал о замеченных недостатках в переводе, требуя нового перевода почти всех документов сборника. То, что переводчики именуют «стилистическим вариантом» текста, под его острым взглядом вскрывается как политическая неграмотность, сохранить которую значит нанести вред стране. И лишь в самом конце писем он иногда прибавлял несколько строк о своем здоровье.

Лечащие врачи огорчались: никакие запреты работать но оказывают должного впечатления на больного. Когда же, подчинившись им, Георгий Васильевич прекращал работу, то впадал в такую тоску, что врачи, махнув рукой, соглашались с ним. Они лишь умоляли побольше гулять.

Во Франкфурте Чичерин обошел и объехал все достопримечательные места, побывал в историческом музее. В знак особой любезности его сопровождал сам директор музея д-р Мюллер. Переходя от стенда к стенду, они беседовали о прошлом Германии. Георгий Васильевич был рад представившемуся случаю освежить в памяти историю этой страны. Мюллер усиленно советовал посетить развалины римской крепости Заальбург вблизи Франкфурта — любовь советского наркома к античности была всем хорошо известна. Чичерин охотно поехал туда.

Суета огромного Франкфурта, надоевшие бесцельные прогулки по городу прискучили. Когда все это стало невыносимым, Георгий Васильевич избрал местом прогулок городок Бад-Хомбург. В небольшом аккуратном парке, на краю которого расположена православная церквушка, подолгу сидел на скамейке. Ему нравилась эта церковь, о ней он часто писал друзьям, которые так сурово запрещали ему заниматься политикой.

Болезнь наступала. Она заставила прервать работу. Иногда врачи разрешали нарушать диету и немного полакомиться. Тогда радовался, как ребенок: «Икру мне разрешили, очень ею насладился!»

Снова упадок сил. Врачи гонят из Франкфурта в Баден-Баден. Георгий Васильевич понемногу готовится к отъезду. Он не теряет надежды выбраться отсюда, но не на модный курорт, а в Москву. Он даже настаивает, чтобы в Берлине для него подготовили программу встреч с политиками.

Но 1927 год Чичерин встретил в Баден-Бадене.

Диабет, осложненный другими болезнями, продолжал свое разрушительное действие. Временами Чичерину удавалось поработать, и все же он начал отрываться от большой политики. В последнее время стал замечать, что информации к нему поступает все меньше и меньше. Литвинов настойчиво советует в своих письмах поменьше думать о внешней политике и побольше о здоровье.

Не думать нельзя. Скверно, когда воображаешь наихудшее, отвечает он и в категорической форме требует прекратить публикацию неосторожных статей относительно Прибалтийских стран, не толкать Германию в объятия врагов Советского Союза. Нельзя же в самом деле разрушать собственными руками то, что с таким трудом было достигнуто. Этой теме он посвящает много писем. Он шлет и шлет записки в Москву с советами по различным вопросам международной жизни.

Болезнь прогрессировала, и, казалось, ее невозможно было задержать, сказывалось многолетнее напряжение.

Переезд в Висбаден был согласован с Москвой. Врачи все еще надеялись, что горный воздух Висбадена принесет улучшение. Чичерин соглашался, выбор только один: или ехать в Висбаден, или на все махнуть рукой, ехать в Москву и стать инвалидом.

Февраль 1927 года пробыл в клинике. Врач Жеронн прилагал немалые усилия, чтобы поправить здоровье русского пациента. И впрямь дело пошло на поправку. Георгий Васильевич стал совершать небольшие прогулки в город, а 18 февраля даже принял председателя висбаденского отделения германского общества мира Истеля.

Чичерин внимательно выслушал Истеля и, когда собеседник стал упрекать Советское правительство в том, что оно мало делает для широкого распространения идей пацифизма, сказал:

— Все зависит от того, как понимать пацифизм. В принципе мы реальные пацифисты, не верящие в красивые слова и ведущие практическую политику. Советская политика фактически содействует миру во всем мире.

А что касается международных организаций, то мы считаем, что при нынешних мировых отношениях всякая международная организация даже с принуждением и обязательным решением большинства будет орудием сильнейших держав и в первую очередь будет направлена против Советского Союза. В свое время я тоже думал, что стеной из резолюций можно оградиться от пушек.