Александр Гамов - Непарадные портреты

— Никита Михалков при каждом удобном случае говорит, что обожает актрису Мордюкову.

— Я его как режиссера и человека тоже обожаю. Я у них с Таней всех детей перенянчила... А по-другому — никогда не было никаких намеков. Никита вообще из другого века...

— Сцены не устраивали жены?

— Нет. Вот одна хотела, а не за что...

— Что бы вы принципиально не стали играть? Например, роль бандитки.

— Когда читаю сценарий, уже есть отторжение или нет отторжения. Даже, играя бандитку, ищешь яростно оправдание ей, чтобы она все равно имела что-то положительное. А просто бандитку играть, чтобы она людей вешала, — это неинтересно. Это не моя стихия. Это не искусство. Патология.

Когда у нас актер играет Гитлера, он через себя по каждому капилляру пропустит. Все слабые черты Гитлера, все сделает своим, репетирует походку, все сделает. Обязательно нужно быть адвокатом своей роли, иначе ты ее не сыграешь. А некоторые от азарта, от профессии берут материал с большим любопытством. Это же интересно. Самая трудная роль по вживанию, по пропусканию...

— Насколько образ, который складывается у зрителей, соответствует вашему истинному характеру? На экране сильная, боевая женщина. А в жизни?

— У всех складывается такое мнение, что я силач по жизни. Я с ними соглашаюсь, глядя в зеркало, да, я не могу играть Дюймовочку. Внешние данные — начало начал.

— А на самом деле плакать в жизни приходилось?

— Плачу, как все плачут. Маму вспомнишь — слеза вот здесь. Вот на кладбище пойду к сыну... Я хожу свободно. Мы с сестрой — там муж ее похоронен. Там и для меня место есть.

— Ой, не торопитесь.

— Я не тороплюсь, но место есть, волноваться не надо... Плачу, как все, — одинаково. Мы две сестры — она художник (про Наталью Викторовну. — Авт.), а я актриса. Она заплачет нескоро. А у меня здесь искра. Она более мужественная. А я терпеливая, но не мужественная.

«Комсомольская правда», 8 и 10 июля 2008 г.

Летом 2008 года в семье Нонны Викторовны обсуждали инициативу земляков-кубанцев: установить на ее малой родине, в Ейске, скульптурный портрет актрисы. Место ейчане выбрали подобающее — на площади Киноискусства у кинотеатра, где, кстати, уже есть монумент еще одному именитому земляку — выдающемуся кинорежиссеру и актеру Сергею Бондарчуку. Установить скульптуру собирались 16 августа — в день города. Создание монумента доверили молодой художнице Ирине Макаровой, которая вылепила и памятник Бондарчуку.

Мы встретились с Ириной, когда работа над скульптурой шла полным ходом. Актриса была изображена присевшей на крылечко рядом с корзиной абрикосов босой крестьянкой, вольной красавицей с царственным взглядом.

Нонна Викторовна была уже в курсе этих задумок — ей показывали эскиз (еще весной земляки навестили Нонну Викторовну, Ирина тоже приходила):

— Сначала, правда, меня это насторожило. Как же это я в бронзе-то вся буду? Не приучена к такому. Я не алчно к этому отношусь — к возвеличиванию. Но мне сказали, что я буду у кинотеатра стоять. И все зрители будут ко мне приходить, а я буду их встречать. Вот, согласилась...

— А как вам сама скульптура-то?

— Хорошая... Хотя я не отношу себя к знатокам в этой области. Все это лестно очень, чего там говорить... Я благодарна всем.

Мы всячески избегали слова «памятник». А Мордюкова — нет.

— А я как-то и не переживаю, что у меня не было памятника. Никогда не было такого желания. Но коль уж задумали — пусть будет. Только я хотела бы — вот когда его поставят, чтобы мимо меня проходили люди с высоко поднятой головой.

— Как у вас настроение?

— Ничего, нормальное.

— Чем сейчас занимаетесь?

— Вот слушаю записи Дмитрия Хворостовского, которые мне прислала «Комсомолка». Ой, вот это подарок! Спасибо.

«Комсомольская правда», 28 июня 2008 г.

* * *

...Тогда мы еще обсудили всякие новости. Как раз незадолго перед этим российская сборная по футболу на чемпионате Европы обыграла Голландию.

— Я слушала репортаж по радио — у меня есть такое маленькое, тихо говорит, — поделилась актриса. — Когда наши забивали голы, я подпрыгивала прямо до потолка!

Это был последний наш разговор с Нонной Мордюковой. Вечером 6 июля великой Актрисы не стало...

Когда рано утром 7 июля мы вошли в квартиру Мордюковой, первое, что увидели, — кастрюли на плите с нехитрой едой.

— Я же еще вчера все приготовила, — не сдерживая слез, рассказала Наталья Викторовна. — Думала, покормлю сегодня Нонну вкусненьким. А кормить-то и некого... Я была у Нонны в субботу. Она плохо ела. Говорила: «Вот зарубите меня топором, а есть я не буду». В воскресенье, 6 июля, она чувствовала себя неплохо, была в хорошем настроении. У нее были брат Геннадий с женой Валей. Я разговаривала с Нонной по телефону — голос у нее был бодрый, хороший. Через неделю я собиралась забрать ее домой...

Мы отвезли Наталью Викторовну в ЦКБ. А через час с ней созвонились.

— Что врачи говорят о причине смерти?

— Мы же против вскрытия... А врачи говорят, что у нее, скорее всего... Видимо, тромб... оторвался. А сердце было слабое и сосуды слабые... В воскресенье вечером Нонна уже спать собиралась. Медсестра ей говорит: «Сейчас я вам таблеточку на ночь принесу». Нонна сказала: «Хорошо, я подожду». Это были последние ее слова. Медсестра возвращается с таблеткой, а Нонна — уже все... Ее скорее в реанимацию, делали все возможное, но уже ничего нельзя было сделать... И она спокойно уснула.

— Нонна Викторовна ни о чем не просила вас перед смертью? — спросили мы у сестры актрисы.

— Ни о чем таком не просила, — ответила Наталья Викторовна. — Сказала только: «Если я умру... Я хочу, чтобы гроб на людях не открывали — пусть меня запомнят живой». И чтобы, сказала она, не было никакой панихиды и чтобы отпевали ее в маленькой церкви, что на Кунцевском кладбище.

И еще мы спросили у сестры актрисы:

— Нонна Викторовна больше не звонила Тихонову?

— Нет, — ответила Наталья Викторовна. — Видимо, решила, что все, что хотела ему сказать, сказала.

«Комсомольская правда», 8 июля 2008 г.

Хоронили великую Актрису 9 июля...

— ...Вы за Тихоновой? — огорошил нас один из служителей ритуального зала ЦКБ, когда мы приехали туда вместе с родственниками актрисы. Они решили попрощаться с ней без посторонних глаз и потом уже везти на Кунцевское кладбище.

Родственники не обиделись на служителя — только поправили его: