Элла Сагинадзе - Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

На страницах печати Витте-практик отделялся от Витте-теоретика – так же, как проводимый под его руководством экономический курс отделялся от методов его осуществления. Важнейшими характеристиками нового министра были смелость, энергичность, внимание к общественному мнению и небывалый для России размах деятельности. Вместе с тем даже самые убежденные противники государственного деятеля старались, критикуя Витте в прессе, не задевать его лично. Отчасти это объяснялось цензурными запретами того времени и влиянием министра, отчасти – личными отношениями с редакторами изданий.

В последней трети XIX века Российская империя, как и другие монархии континентальной Европы, столкнулась с угрозой национализма. Национализм становился новой идеологией и политическим принципом. Правительство, стремясь приноровиться к вызовам времени, стало проводить политику русификации: традиционное восприятие России как «многонационального» государства сменилось провозглашением «русскости» как главного маркера принадлежности к империи. На повестке общественных обсуждений были важнейшие вопросы внутренней и внешней политики, не потерявшие своей остроты до конца существования монархии: отношения России и Западной Европы, соотношение русского национализма и империи, положение и статус инородцев, а особенно – евреев. Болезненные для общества социально-экономические реформы сделали еврея – далее воспользуемся определением, которое предложил исследователь С. Гольдин, – «ультимативным другим» имперской России и серьезным вызовом ее существованию[122].

В русском националистическом дискурсе рубежа XIX–XX веков еврей был представлен, с одной стороны, как корыстолюбивый капиталистический делец, биржевой спекулянт, притесняющий русское население, а с другой – как безжалостный революционер, стремящийся к уничтожению российской государственности. Немаловажным для идеологии российского антисемитизма был тезис о том, что евреи навсегда останутся чужеродным элементом в общеимперском теле. Эти мотивы были тесно связаны между собой. Широкое распространение имело мнение о существовании некоего «мирового еврейства», которое финансово помогает российским евреям осуществлять внутри страны революционную деятельность.

В условиях, когда антисемитизм и национализм стали важнейшим фактором политической борьбы, обвинения в «юдофилии» или связях с инородцами могли пошатнуть положение даже самого влиятельного министра. Я постараюсь показать, каким образом антисемитизм и другие фобии, распространенные в ту эпоху, влияли на формирование образов Витте. Важна и динамика этого процесса: в зависимости от политической конъюнктуры одни компоненты дискурса становились менее значимыми, а другие, наоборот, приобретали злободневность.

Нужно оговориться, что самого С.Ю. Витте отнюдь нельзя было назвать юдофилом: его отношение к «еврейскому вопросу» оставалось очень противоречивым, о чем написаны специальные исследования[123]. Однако в правительстве он был одним из сторонников облегчения положения евреев в империи. Этот вопрос напрямую влиял на состояние русского государственного кредита и инвестиционную привлекательность России на Западе. Преемник Витте на посту министра финансов, В.Н. Коковцов, в отношении к евреям исходил из тех же соображений экономической целесообразности. В целом же, в отличие от многих бюрократов и даже от П.А. Столыпина, Витте не был узким этническим националистом, поскольку руководствовался прагматическими соображениями. Тем не менее язык антисемитизма нередко использовался в инвективах против министра.

Представление о Витте как о человеке, который сочувственно относился к евреям, стало складываться с самого начала его государственной карьеры. Формированию такой репутации способствовали различные факторы.

Большое значение имели обстоятельства его жизни. Молодость Витте прошла в Одессе, затем он служил в Киеве, в управлении Юго-Западных железных дорог. Среди его друзей, знакомых, деловых партнеров встречались и евреи. В юности Сергей Юльевич был репетитором одного из сыновей известных в Одессе еврейских банкиров – Рафаловичей. Впоследствии многие члены этой семьи с помощью Витте устроились в разных банках и акционерных компаниях. Это не осталось незамеченным. Уже в декабре 1892 года консервативный публицист, в будущем яростный критик валютной реформы Витте, И.Ф. Цион убеждал К.П. Победоносцева: «Г[осподин] Витте купно с племенем Рафаловичей ‹…› фатально ведет нас к финансовой катастрофе…»[124]

Сам Витте вспоминал, что даже Александр III поинтересовался у него: «Правда ли, что Вы стоите за евреев?» Витте в свою очередь спросил царя, «может ли он утопить всех своих еврейских подданных в Черном море». Царь ответил – нет, не может. «Тогда надо дать им возможность жить», – сказал Витте[125]. Исследователь А.Б. Миндлин установил, что данная беседа произошла в 1894 году[126]. А значит, уже к этому году слухи о юдофильстве Витте не только имели при дворе широкое хождение, но и дошли до императора.

Были и те, кто утверждал, будто Витте – еврей по происхождению. В частности, во время революции 1905–1907 годов в черносотенном листке «Виттова пляска» «еврейство» министра обыгрывалось в сатирической форме[127]. Автор более позднего исследования, вышедшего уже в советское время, писал, что о еврейском происхождении Витте ходило много легенд[128].

Более серьезным поводом для обвинений Сергея Юльевича в юдофильстве была его государственная деятельность. Финансовая политика Витте включала в себя ускоренное развитие промышленности, экономическое освоение Дальнего Востока, строительство железных дорог. Одним из важнейших условий ее успешного осуществления являлись иностранные займы. Чтобы их получить, России требовалось перейти на золотой стандарт рубля[129]. Реформа финансов технически должна была реализоваться путем установления фиксированного курса рубля, что в конечном счете вело к девальвации. Против введения золотого обращения были настроены и крупные землевладельцы, которым было выгодно понижение курса рубля, сопровождавшееся повышением цен на хлеб[130].

По мнению А.С. Суворина, высказанному еще в 1892 году, публика в России вовсе не разбиралась в финансовых вопросах, а потому «любая критика Витте со стороны общественного мнения включает в себя огромное количество мелочных слухов и суеверий»[131]. Слова Суворина полностью подтвердились впоследствии. С самого начала реформы стали открыто говорить, что она будет осуществляться якобы с подачи и при живом участии евреев. Сведения об этом встречаются даже в научном сочинении известного экономиста П.П. Мигулина. Как он отмечал, на фоне общего недовольства преобразованиями ходили слухи, будто девальвация произошла «только благодаря козням заграничных еврейских банкиров ‹…› но настанет наконец момент, когда правда восторжествует и наш кредитный рубль будет снова стоить 4 франка»[132].

Недовольство финансовым курсом переносилось и на фигуру министра-реформатора. Самым яростным критиком Витте был публицист С.Ф. Шарапов. В публицистической полемике по поводу экономических вопросов Шарапов нередко использовал язык антисемитизма. К примеру, в одной из своих книг он утверждал: «Золото, являясь основой денежного обращения, утвердив себя в странах конституционно-парламентского строя, связало все народы и государства мира одною огромною цепью и, словно рабов, повергло их к стопам всемогущего Израиля»[133].

Критикуя политику Витте, Шарапов использовал такой, казалось бы, вовсе не относящийся к делу элемент антисемитского дискурса, как магия и колдовство: в цитируемой выше работе публицист заявлял, что «искусство министра финансов является чем-то таинственным, наподобие колдовства или чернокнижия»[134].

В завуалированной форме разговоры о зависимости министра финансов от еврейских банкиров отразились даже на страницах «Нового времени». А.С. Суворин сразу же заявил себя убежденным противником девальвации. В одной из статей он уязвил Витте, написав, что скороспелые девальвации подготовлены «финансовыми Овидиями», находящимися в зависимости от «людей денежных, поросших насквозь еврейскими традициями»[135].

Характерна реакция самого сановника на эту публикацию: в тот же день он написал Суворину письмо. Сергей Юльевич не отреагировал на саркастическое замечание в свой адрес, однако упоминание о девальвации его встревожило: «По поводу Вашего сегодняшнего письма (в “Н[овом] В[ремени]”) считаю полезным успокоить Вас, что ни о какой девальвации ныне речи нет. Признаюсь, я даже не хорошо понимаю, что подразумевалось под словом “девальвация” ‹…› если Вы ко мне пожалуете ‹…› то я Вас посвящу в эту работу и передам надлежащие документы»[136].