Ромен Роллан - Махатма Ганди

Определение точно: он никогда не требует от людей больше, чем они могут дать. Но он требует от них всего, что они могут дать. И это все велико, когда речь идет о народе, подобном народу Индии. Народ, значительный своей численностью,[36] своим историческим возрастом, своей бездонно глубокой душой. Между этим народом и Ганди с первых шагов установилось согласие, они понимают друг друга без слов; Ганди знает, чего он может ждать от него, и этот народ ожидает того, что Ганди от него потребует.

Между ними двумя прежде всего существует формальный договор: Сварадж,[37] индийский гомруль.

«Я знаю, — пишет Ганди, — что Сварадж является целью, к которой стремится нация, а не самое „непротивление злу насилием“…»

И он доходит до того, что произносит такие слова, поражающие в его устах:

«Я предпочел бы видеть Индию освобожденной посредством насилия, чем рабой, прикованной цепью к насилию своих притеснителей».

Но, поправляется он тотчас же, это значит предположить невозможное: ибо насилие не может освободить Индию; Сварадж нельзя достигнуть без напряжения душевных сил, которые составляют орудие борьбы, свойственное Индии, орудие любви, силу истины, — Сатиаграха*.[38] И гению Ганди удалось, проповедуя ее своему народу, пробудить в нем его истинную природу и его скрытую мощь.

Термин Сатиаграха был изобретен Ганди в Южной Африке для отличия его метода политической деятельности от метода пассивного сопротивления. Надо настаивать самым решительным образом на этом различии: ибо именно, как «пассивное сопротивление» (или как «непротивление») европейцы определяют движение Ганди. Ничего не может быть ошибочнее этого. Ни один человек в мире не питает большего отвращения к пассивности, чем этот неутомимый борец, являющийся одним из самых героических типов «противленца». Душа его движения в активном сопротивлении, посредством пламенной силы любви, веры и самопожертвования. И эта тройная сила выражается в слове Сатиаграха.

Пусть же робкие души не пытаются укрыть свою трусость под сенью Ганди! Ганди изгонит их из своей общины. Уж лучше насильник, чем трус!

«Там, где нет выбора между трусостью и насилием, я порекомендую насилие… Я культивирую спокойное мужество умирать, не убивая. Но для тех, кто не имеет этого мужества, я хотел бы, чтобы они развили в себе способность убивать и быть убитыми, нежели постыдно бежать от опасности. Ибо тот, кто бежит, совершает умственное насилие: он бежит потому, что не имеет мужества быть убитым, убивая.. Я бы тысячу раз рискнул применением насилия скорей, чем кастрацией целой расы… Я предпочел бы стократ видеть Индию, взявшуюся за оружие, чтобы защищать свою честь, чем остающуюся трусливой свидетельницей своего собственного обесчещения»…[39]

«Но, — прибавляет он, — я знаю, что „непротивление злу насилием“ бесконечно выше насилия, что прощение требует больше мужества, чем наказание. Прощение — украшение воина. Но воздержание от наказания — означает прощение лишь в том случае, когда существует власть наказания. Оно не имеет никакого смысла со стороны существа бессильного… Я не верю, чтобы Индия была бессильна. Сто тысяч англичан не могут испугать триста миллионов человеческих существ… И к тому же, сила не в физических средствах, она кроется в непреклонной воле… Непротивление злу насилием не есть добровольное подчинение — людям, творящим зло. Непротивление противополагает всю силу души воле тирана. Один человек может таким путем бросить вызов власти и привести ее к гибели…»

Но какой ценой? Ценой своего страдания. Страдание — великий закон…

«Отличие человеческого рода… Неизбежное условие существования. Жизнь зарождается из смерти. Чтобы колос пророс, надо, чтобы семя погибло. Никто и никогда не возвысился, не пройдя через огонь страдания… Никто не может избежать его… Прогресс состоит только в том, что страдание очищается, что человек избегает сам причинять его… Чем чище становится страдание (личное), тем выше прогресс… Непротивление злу насилием есть сознательное страдание… Я позволил себе предложить Индии древний закон самопожертвования, закон страдания. Риши, которые открыли закон непротивления злу насилием среди самых ужасных насилий, были более великими гениями, чем Ньютон, более великими воинами, чем Веллингтон: они показали бесполезность оружия, которым некогда владели; религия непротивления создана не для одних святых, но для всего человечества. Это закон нашего рода, как насилие есть закон зверей. Дух спит в звере. Человеческое достоинство требует закона, более высокого: силы духа… Я хочу, чтобы Индия осуществляла этот закон, я хочу, чтобы она осознала свою мощь. Она обладает душой, которая не может погибнуть. Эта душа способна бросить вызов матерьяльным силам всего мира».

Возвышенная гордость. Его гордая любовь к Индии требует, чтобы она отвергла недостойное насилие и чтобы она принесла себя в жертву. Непротивление злу насилием — ее родовой герб. Отказавшись от него, она пала бы. И Ганди не мог вынести этой мысли.

«Если бы Индия сделала своим законом насилие, я не стал бы больше жить в Индии; она перестала бы внушать мне какую бы то ни было гордость. Мой патриотизм подчинен моей религии, я цепляюсь за Индию, как ребенок за материнскую грудь, потому что чувствую, что она дает мне духовную пищу, в которой я нуждаюсь. Когда этой пищи не будет, я стану подобен сироте… Я удалюсь в уединенные Гималаи, чтобы там найти убежище моему сердцу, обливающемуся кровью…»

Но он нисколько не сомневается; он верит в Индию, когда в феврале 1919 г. решается начать свою кампанию Сатиаграха, этого мощного орудия, испытанного им в аграрных движениях 1918 года.

Здесь нет и тени политической революции. Ганди пока еще лоялен. И он останется таковым, поскольку сохранит хоть искру надежды на лояльность Англии. До января 1920 г. он будет отстаивать, — и индийские националисты будут его за это горько упрекать,[40] — принцип сотрудничества с Империей. Он внесет в это сотрудничество всю честность своего убеждения. В этот первый год оппозиции правительству Индии он сможет уверять с полной искренностью лорда Гунтера, что находит приверженцев Сатиаграха самыми верными конституционными подданными правительства. И понадобится все ограниченное упорство правительства Индии, чтобы заставить ее морального вождя порвать договор о лояльности, которым он считал себя связанным.