Александр Перцев - Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

«Был нам богом отец, ну, а чертом — родина», — спел однажды Юрий Шевчук.

Карл Ясперс вполне мог подписаться под этими словами.

Один из друзей К. Ясперса, прочитав строки его воспоминаний об отце, сказал: «Таких отцов не бывает».

Хотя этот друг и был психологом, в экзистенциализме и экзистенциалистах он понимал мало. Сторонники этой философии не просто полагают, что внутренний мир ничуть не менее реален, чем внешний. Они полагают, вдобавок, что в определенных ситуациях внутренний мир человека может обрести такую значимость, что совершенно уничтожит для этого человека мир внешний. Сведет мир внешний к нулю. Ликвидирует самые очевидные, самые незыблемые факты и данности.

Об этом и поразмышляем дальше, конечно же, с текстами К. Ясперса в руках.

Если выпало родиться в империи, то жить, как известно, надо в провинции у моря.

Если не получается жить у моря, остается одно: носить образ моря в душе. Постоянно, и смотреть на море всегда — внутренним взором.

Карл Ясперс написал на закате жизни:

«Я вырос с морем. С тех пор для меня море само собой разумеющийся фон жизни. Всегда все в движении, нигде ничего застывшего и, однако, во всем порядок, которого нельзя не чувствовать»[23].

Правда ли это?

Вырос ли Ясперс рядом с морем — географическим?

Нет.

Факты говорят о противоположном.

Город Ольденбург, где К. Ясперс родился, находится не у самого моря, а в трех десятках километров от него.

И моря из него не видно.

Карл Ясперс был неприкаянным в своем Ольденбурге. Сравнивая этот бюргерский мир с двумя небуржуазными, непрозаическими мирами — квази — аристократической усадьбой одного деда и с патриархальным крестьянским двором другого — он вспоминал, что город с детства действовал на него угнетающе:

«Настроение серого дождя, мутных оконных стекол, зрелище дурно пахнущих куч мусора, заброшенных стройплощадок — все это был город. Украшен он был расчетливо и манерно. Но и дух старого города ни в коем случае не был мне мил. В нем, как мне казалось, сохранялось нечто убого — трезвое; блеклое настроение без подлинной души»[24].

Карлу Ясперсу — младшему не нравилось то, что мы сегодня именуем гламуром — буржуазная расчетливость и манерность в украшениях города. Но не устраивала его и старая, «историческая» часть города. Она не была рыцарской — в том смысле, что здесь никогда не жили великие воины. Это была древность без величия. Старый город обладал в высшей степени скромным обаянием феодальной бюрократии, будучи резиденцией великого герцога, то есть правителя одной из многочисленных германских земель.

Точно так же нет никакого величия в сегодняшних резиденциях региональных правителей, сооруженных в последние годы, равно как и в Дворцах Съездов или даже в помпезных зданиях Пенсионных Фондов.

Карл Ясперс, как это ни парадоксально, родился на чужбине. Он сам признался, что его родной город вызывал у него ощущение «тоски по родине»![25]

Да, этот город был слишком далек от моря…

Сам К. Ясперс признается, что море он осознанно увидел только в восемь или в девять лет. Нет, конечно, родители и раньше возили его отдыхать к морю, на фризские острова, но тогда он был совсем ребенком. Море было для него просто водой. А смысл моря он понял только в восемь — девять лет:

«Никогда не забуду, как я в восемь или девять лет в первый раз осознанно увидел море. Мы поехали на остров Нордерней. В первый вечер… мой отец на закате солнца пошел со мною на побережье. Был глубокий отлив. Мы пошли по обнажившемуся дну вслед за отступавшей водой. Открылась широкая полоса дна; нам пришлось идти неожиданно долго, поскольку путь наш все удлинялся, пока мы, наконец, дошли до воды. Подойдя к ней, мы увидели, как блестят в солнечном свете влажные плоскости открывшегося песка. Дорожка солнечного света на море, а потом, прямо под ногами, бесчисленное множество ценных, невиданных раковин, медуз, водорослей на обнажившемся дне: все это словно явилось чудесным магическим образом из какой‑то бесконечной дали»[26].

Так что море географическое К. Ясперс видел в детстве только урывками: летом, когда ездил туда отдыхать с родителями, а потом и самостоятельно.

Он не родился у моря.

Он не вырос у моря.

Он периодически видел море в детстве, отрочестве и в юности. А в зрелые годы ему довелось жить в городах, которые и вовсе удалены от моря на сотни километров. Моря нет ни в Гейдельберге, ни в Швейцарии.

Но всю жизнь, как утверждает К. Ясперс, море было для него само собой разумеющимся фоном.

Уж не обманывает ли нас К. Ясперс?

Нет, не обманывает. Потому что он не пишет «Я вырос у моря». Он пишет: «Я вырос с морем».

Это значит, что он вырос с морем в душе.

И всю жизнь прожил с морем в душе.

Хотя и жил вдали от него.

Филолог И. Я. Соковнина как‑то рассказала автору этой книги о своей фольклорной практике на Урале. Ее поразило то, что все старушки в деревнях под Невьянском, не сговариваясь, начинали свои повествования о жизни словами: «Сами мы не отсюда». После этого они расписывали свои родные места — на Украине, в средней полосе России, в Сибири. Однако из дальнейшего разговора вдруг выяснялось, что на Урал переехали еще их родители, а сами они родились и безвыездно прожили здесь.

Никакого несоответствия в своих рассказах эти старые женщины не видели. Они действительно чувствовали себя на Урале нездешними, проведя здесь всю свою долгую жизнь. Они прожили на Урале с Украиной или с Сибирью в душе, ни разу там не побывав. Но их родина, бесспорно, осталась там, независимо от места рождения. Потому что на Урале им пришлось жить. А хотелось бы жить совсем в другом месте.

То, что человек считает родиной, далеко не всегда совпадает с местом рождения и проживания. А если и совпадает, то при определении родины сам факт появления на свет в каком‑либо месте и реальные обстоятельства проживания в нем особого значения для человека не имеют. У него всегда есть образ родины, с любовью сотворенный им в душе — самостоятельно, произвольно, хотя и не без некоторого влияния наиболее близких людей.