Сергей Плеханов - Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие

Николай II предоставил Столыпину полную свободу действий – более пяти лет, несмотря на нападки и интриги этот рыцарь России проводил свой курс под «политическим зонтиком» императора. Как ни пытались и не пытаются ныне сегодня историки марксистско-ленинского посева уверить нас в том, что царь чуть ли не ревновал к славе Столыпина, чуть ли не вставлял ему палки в колеса – факт остается фактом: он сохранил премьера несмотря на сильнейшее давление влиятельных политических сил.

Столыпин (в белом мундире справа) при представлении императору еврейской делегации и поднесении ею Торы (30 августа 1911 г.)

Оба они – император и его первый министр – словно закованные в латы рыцари, пробивались через сонмища всевозможных врагов к сияющей вдали заветной цели: могуществу и счастью отечества.

Оба они любили и знали свой народ. Именно пониманием интересов подавляющего большинства населения страны – крестьян – была продиктована программа Столыпина и царя. Оттого-то оба они дерзнули выступить против интересов поместного дворянства, желавшего сохранить и свое экономическое господство в деревне, и верховенство в органах местного самоуправления. Будучи сами плотью от плоти первенствующего сословия, царь и Столыпин сумели встать над его интересами во имя интересов общенародных.

П. А. Столыпин на прибытии Их Величеств в Киев (29 августа 1911 г.)

И тот и другой любили и умели говорить с простыми людьми. Не раз во время поездок по России император выходил из экипажа и смешивался с толпой селян. Одну из таких незапланированных встреч на Полтавщине с крестьянами, собравшимися на ярмарку, описал впоследствии генерал Мосолов.

Дело происходило в 1909 году. Страна готовилась к 200-летию Полтавской битвы. Именно на юбилейные торжества и прибыл царь. Был самый разгар столыпинских аграрных преобразований, так что мужика весьма волновали происходившие в деревне процессы. На императора обрушился шквал вопросов, в массе своей весьма каверзных. Но он с таким мастерством спорил, говорил столь ясно и просто, что двухчасовая дискуссия окончилась полной победой Николая II. Мужики расходились, дивясь уму и простоте самодержца.

Именно понимание нужд народа обусловило поддержку Столыпина императором. И в то же время, царю приходилось постоянно осаживать правых и либералов, носившихся с разными «народолюбивыми» проектами. Как-то раз выслушав подобные маниловские рассуждения министра иностранных дел Сазонова, Николай II сочувственно сказал: «Поверьте мне, если когда-нибудь вы и другие вроде вас очутитесь лицом к лицу с русским народом, недели через две от вас ничего не останется».

1 сентября 1911 года пуля убийцы поразила одного из рыцарей России. Отныне императору выпало в одиночку пробиваться к сияющему вдали хрустальному замку их общей мечты. Сподвижника, подобного Столыпину, судьба не могла ему дать.

Ибо такие богатыри рождаются, быть может, раз в столетие.

Погребение П. А. Столыпина у Трапезной церкви в Киево-Печерской Лавре (9 сентября 1911 г.)

Не было такой стороны в деятельности императора Николая II, которая не подверглась бы очернению в писаниях сначала «прогрессистов», а затем и литературной прислуги коммунистического режима. Если не удавалось отыскать чего-либо порочащего, предавали осмеянию даже заведомо положительные черты его характера. Словом, убитый император никаким образом не сумел бы подладиться (знай он, что придется «позировать» для либеральных и большевистских биографов) под беспощадные вкусы моралистов этого сорта. Если был хладнокровен – получал ярлык «амебы». Если проявлял твердость – обзывали «кровавым», «вешателем». Даже привязанность государя к семье – и та послужила для литературных палачей материалом к обвинительному заключению. Только один пример – писания видного эсера, входившего в число организаторов Февральского переворота С. Мстиславского[2]: «… Николай Александрович был примерным семьянином… Он точно прятался от жизни в тесный, замкнутый, опресненный до обывательского застоя, мирок. Когда впоследствии уже после отречения, он говорил об удовольствии, которое доставляет ему колка дров, прогулки и к одной семейности сведенный круг, – он был, несомненно, искренен: он не мог не испытывать огромного облегчения от сознания, что он приобрел, наконец, право – ни о чем не думать».

Царская семья на яхте «Штандарт» (Ольга, Николай II держит Алексея, за ним Анастасия, рядом супруга Александра Федоровна, перед ней Мария, рядом стоит Татьяна) (1907 г.)

Таковы умозаключения человека, который всю свою жизнь двурушничал – наружно служа государству за немалую мзду и тайно участвуя во всех подрывных организациях – от масонской ложи до партии социалистов. Что мог знать и понимать о жизни венценосцев тот, кого хватило на то, чтобы раз в жизни взбунтовать чернь, а затем десятилетиями лакействовать (в писаниях своих) перед новыми властителями?..

Какой же веры заслуживают сочинения всякого рода касвиновых и радзинских[3], занятых обелением палачей или, если это не ко времени, хотя бы их «извинением». Такие как Мстиславский хотя бы нюхнули край царских одежд, а нынешние?..

Но задача наша не «оспоривать глупца», по слову Пушкина, – а показать истинный облик того, кого Русская церковь причислила к святым покровителям своего народа. Ведь он действительно обладал редким – особенно в наше время – даром любви. Сколько людей, встречавших императора хотя бы раз в жизни, говорили о его способности очаровывать, привлекать к себе. Особенно показательны такие свидетельства, исходящие от простых людей – в этой среде вряд ли объяснишь привлекательность государя хорошими манерами или воспитанием. Выросшие в православной среде, такие собеседники императора понимали человечность и доброту прежде всего в религиозном значении. Любовь к ближнему, а не светская вежливость – их различие было весьма ощутимо для людей той древней культуры, которая почти выветрилась ныне.

Солдат-украинец, прикованный к госпитальной койке, говорил флигель-адъютанту В. Свечину, побывавшему в палате для раненых после визита Николая II: «Ваше высокоблагородие, у государя такие глаза, що в жисть не бачил – до смерти не забуду. Люди говорили, что ему до нас дела нет… Теперь я знаю – то злодеи, хуже немца – все брешут… Уж мене теперь сего не скажут… Коли бог даст, выдужаю – убью всякого, хто скажет що такое подобное… Я видел его глаза и знаю теперь правду. В них слезы были, вот те Христос, сам видел. Сказать не поверят: Царь, Император Российский плаче… Смотрил на нас искалеченных и плакал… Знать жалел. Видно, правду в полку учили, когда сказывали, що мы для него як дити. Как есть отец по детям и плаче…»