Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Только в начале лета мать с сияющей улыбкой объявила, что они все-таки отправятся в Калуннборг. Сигрид долго размышляла о причинах такой резкой перемены материнского настроения, но правду узнала только много лет спустя. Дедушка и тетя считали, что Шарлотта должна оставить старших дочерей в Дании, потому что на свою пенсию она едва могла прокормить одну младшую. Последовал раздраженный обмен мнениями, и в результате Шарлотта решила остаться на лето в Кристиании. Все что угодно, только не разлука с детьми. Под конец датские родственники поняли, что «отнять детей у этой тигрицы» у них не получится[33].

Каждое лето на площади давали представления. Бродячий театр неизменно находил приют в особом «театральном» крыле дома советника. Тетя Сигне рассказывала захватывающие истории или пела трагические датские народные баллады, на эти сюжеты дети сочиняли свои спектакли. В особняке было навалом старой одежды для костюмов, хватило бы на сотню пьес. Сигрид знала огромное количество исторических персонажей, и датских, и норвежских, и отлично представляла, как они должны выглядеть и во что одеваться. Иногда она их рисовала, в другой раз изображала их сама вместе с сестрами. И если «Сага о Ньяле», будь она хоть тысячу раз исландской, для нее всегда ассоциировалась с Трёнделагом, среди датских историй девочка отдавала предпочтение «Бегству оленя». Она живо представляла красочные фигуры персонажей — вот благородный Странге Нильсен, вот прекрасная дева Эллен, волшебница и дочь языческого бога Свантевита. В фантазиях к ней являлись рыцари, король и королева. Она рисовала и вырезала из бумаги миниатюрные изображения персонажей, и получалась целая труппа для ее театра в спичечном коробке. С ней Сигрид выступала перед сестрами и родственниками.

А еще на скамейке в тени трухлявой бузины она рассказывала сестрам захватывающие и страшные истории. Брала за основу любой сюжет — от «Бегства оленя» до тетиных сказок — и давала волю фантазии. В одном из закоулков театрального крыла она повстречала мальчика, которому в своих воспоминаниях дала имя Эрик. Они говорили о всяческих предметах, которые находили на берегу моря, — Эрик знал о них такое, чего не знали другие. Но больше всего ей нравилось просто тихо сидеть рядом, потому что самым приятным лучше наслаждаться в тишине. Рядом с ним она чувствовала себя почти взрослой. Позднее она вспоминала, что у Эрика было загорелое лицо, смуглые руки, торчащие из слишком коротких рукавов свитера, и голые колени с коричневыми следами заживающих ссадин. Вид этих содранных мальчишечьих коленок почему-то вызывал у нее щекочущую сладкую дрожь по всему телу.

Эрик ни в коем случае не должен был стать свидетелем буйных пантомим, ролевых игр и переодеваний сестер Унсет и бесконечных затей Сигрид. Она придумывала все более и более лихо закрученные сюжеты, вводила персонажей из «Бегства оленя» — Странге Нильсена и Фольмера Сангера. А когда кого-либо настигала трагическая смерть, извещала, подражая лаконической манере тети Сигне: «И они обрели вечный покой».

Когда тетушки выражали восхищение ее драматическим талантом, Сигрид отвечала, что и сама подумывает стать актрисой. Или, может быть, художницей? Общество предоставляло женщинам не так уж много интересных ролей. Если она станет актрисой, то хотела бы играть роли рыцарей или юных героев.

Наступило новое лето, а вдова Унсет снова не знала, куда им податься. По счастливой случайности как-то раз она встретила фру Теодор Киттельсен, и та сообщила, что по соседству от их собственной дачи в Витстене сдается дом. Жена моряка брала за него всего десять крон. Столько Унсеты могли себе позволить.

Так Сигрид опять оказалась летом в Витстене. Их соседом был сам Теодор Киттельсен, чьим талантом она восхищалась! Наряду с Эриком Вереншёллом и Кристианом Крогом он был одним из ее любимых норвежских художников. Сигрид взяла с собой этюдник и рисовала, делала наброски природы, позднее описанной ею в таких словах: «Такие голубые, пронизанные жарким солнцем деньки, небосвод прочерчен перистыми облаками, а на горизонте кое-где появляются кучевые; они постепенно растут и принимают облик гор и свинцово-синих долин, сквозь которые пробивается красноватое сияние»[34].

С собой Сигрид прихватила и театр в спичечном коробке вместе со всей труппой бумажных рыцарей и принцесс и ставила пьесы вместе с пятилетней дочкой Киттельсена. А потом сделала для малышки королевский замок из бумаги. Когда Киттельсен похвалил замок, она осмелилась показать ему свои рисунки.

— Да, бедняжка, таланта тебе не занимать, — сказал Киттельсен, а затем принялся красочно расписывать тяжелую жизнь художника. И закончил предостережением: — На самом деле талант — это никакой не дар, талант — это проклятие[35].

Наконец-то Сигрид встретила ровесницу, которая могла разделить ее увлечения. Четырнадцати лет она поступила в пятый класс средней школы и познакомилась с Эммой Мюнстер. Их, как самых активных собирательниц гербария, свела учительница биологии. Сигрид обожала ботанику — здесь находили применение и ее страсть к исследованию, и талант художницы. Наступила новая эпоха в ее жизни. Единомышленницы отправлялись на дальние прогулки, исследовали Нурмарку, собирали и зарисовывали свои находки, разговаривали о книгах и мечтах. Эмма также происходила из интеллектуальной семьи, где приветствовались учеба и чтение. Ее отец, Томас Георг Мюнстер, горный инженер и по совместительству энтомолог, научил девочек прилично ходить на лыжах. В те времена женщина в спортивном костюме еще была крайне редким зрелищем, а что уж говорить о женщине на лыжах. Подруги принялись обдумывать совместные планы новых затей.

Для начала они решили организовать классную газету. Сигрид уже дебютировала на литературном поприще — все знали, что она сочиняет стихи для классных ежегодников, — но теперь ей предстояло стать соредактором газеты, получившей название «Четырехлистник». Помимо стихов нужно было писать и репортажи. В газете освещались такие новости, как «распустившиеся фиалки на полуострове Бюгдё» и детское шествие на Тюлинлёккен 17 мая.

Но больше всего Сигрид Унсет увлекалась сочинением трагических любовных историй, причем источником вдохновения ей служили как дешевые женские романы, так и народные баллады о роковой любви. Она начала многосерийную эпопею о прекрасной юной дочери врача по имени Анна, невинной и избалованной девушке. Однажды некий красивый, но несколько пресыщенный жизнью незнакомец приезжает навестить ее отца. Между молодыми людьми вспыхивает страстная любовь. Но Анна не единственная, кто попадается в его сети… Когда она узнает об этом, ее ревности и страданиям нет границ. Серия осталась незаконченной. В то же время Сигрид пишет роман, озаглавленный на латыни «Ora pro nobis! Virgo Maria!»{4}. Сюжет немного напоминал историю Элоизы и Абеляра[36]. Молодые влюбленные однажды обнаруживают, что они брат и сестра. Девушка уходит в монастырь, а молодой человек пришпоривает коня и отправляется куда глаза глядят. Через много лет монахиня исповедуется некоему святому отцу и признается, что по-прежнему сохранила любовь в своем сердце. В ответ священник скидывает капюшон, и она видит лицо своего брата. Она бросается в его объятия и вновь клянется в вечной любви, а потом умирает от разрыва сердца. Мужчина покидает монастырь.