Ирина Гуро - Ранний свет зимою

Но сын в кабак не кидался и водки в рот не брал.

А между тем через знакомых и соседок стали доходить до матери удивительные слухи: то Костя дал по шее какому-то Прошке за то, что тот Прошка будто бы доносил на рабочих… Да что Прошка! Самому начальнику нагрубил Костя! А то, узнала мать, табельщика Удавихина за обсчет схватил за грудки, да и выкинул в окошко!

— Костенька, — говорила мать, нежно гладя черные кудрявые волосы сына, — что это ты, сынку, опять какого-то Прошку прибил? Нехорошо рукам волю давать. Твой отец сроду этим не занимался. А тоже видный из себя был мужчина!

— Да не могу я, мама! Не могу видеть, как с людей семь шкур дерут! Всюду несправедливость! Правый гибнет, а злодей ликует! — убеждал Костя мать.

Вот эти слова и взволновали Елену Тарасовну.

Что несправедливость — это, конечно, правда. Уж кому-кому, а ей, вдове, поднявшей на своих плечах семью в шесть человек, это известно.

Но слова насчет злодея были не Костины. Он их где-то услышал или из книжки вычитал. Книжка про злодея, должно быть, книжка запрещенная, а человек, научивший Костю таким словам, — лицо секретное.

И все-таки Елена Тарасовна не очень испугалась. Покойный муж ее, Кондрат Фоменко, давно, еще в России, будучи железнодорожным машинистом, или, как он себя называл, механиком, помогал секретным людям и как-то даже удачно провез на паровозе одного человека, которого искали жандармы. Елена Тарасовна, узнав об этом, заохала. А Кондрат Фоменко заметил: «Стыдно рабочему человеку не помочь тому, кого полиция за правду преследует».

Елена Тарасовна обрадовалась, когда у Кости появились товарищи.

Сначала стал заходить Кеша Аксенов. Он хорошо играл на гармонике и на гитаре, а сестер Кости стеснялся, даже маленьких.

И как-то сказал Косте недовольным тоном, будто тот был виноват:

«Что это у вас у всех сестры? И у тебя сестры, и у Минея вот тоже…»

«А у Минея есть сестра?» — спросил Костя. Этого он не знал.

«Есть», — ответил Кеша почему-то шепотом и покраснел.

Елене Тарасовне Кеша нравился. Она была довольна, что он к ним ходит.

Однажды Костя сказал, что придут к нему еще три товарища. Мать упрекнула:

— Чего ж заранее не предупредил? Небось гостям водки поставить надо. Или сладкого взять?.. Барышни, может быть, будут?

Костя весело ответил:

— Вот барышень у нас пока что нет.

А насчет водки задумался: видно было, что не знает, пьют ли его друзья водку.

Елена Тарасовна, которая больше всего боялась пьянства, ободрилась: значит, не за бутылкой нашлись друзья. И сама поставила на стол графинчик.

Она присматривалась к гостям: нет, в них не было ничего особенного. Люди как люди. Алексей Гонцов — насмешник, пальца в рот не клади; Миней — этот, видать, ученый — наверное, студент, но тоже веселый человек. А больше всех утешил Елену Тарасовну Иван Иванович Бочаров. Он явился в черной тройке с крахмальным воротничком и при галстуке. Девочкам принес гостинцы — сахарные головки, обернутые в красивую блестящую бумагу. Обертки были разных цветов, и тут поднялась веселая кутерьма — кому какого цвета!

А Иван Иванович, повозившись с девочками, завел с хозяйкой интересный, вежливый разговор:

— Красавицы растут у вас, Елена Тарасовна, а меньшая — вылитый братец Константин Кондратович! Просто кровь с молоком!

Елена Тарасовна, покраснев от удовольствия, заметила:

— Уж больно резвы. Машенька, верите, кукол не нянчит, а все с хлопцами на улице. Разобьются на две партии: одни, значит, англичане, а другие буры — и ну тузить друг друга!

Иван Иванович залился смехом.

— Так ведь, девочка, Иван Иванович, к лицу ли ей драки да сражения?

— А вы не смотрите на то, что девочка! Женщины теперь до всего доходят. Недавно читал про даму-воздухоплавателя, да-с!

Елена Тарасовна руками всплеснула, а Иван Иванович придвинулся ближе и продолжал:

— Нынешние дети слышат: мы про эту самую войну все толкуем, ну и они об том же беспокоятся. Спросите вон их, за что эта война идет, какие где бои были да какие у кого потери, — всё расскажут: что англичане-хищники захотели оттягать алмазные прииски да золотые россыпи у этих самых африканских республик. Навалились на них великой силой, а одолеть не могут. Почему? Потому что против правды идут, а буры за правое дело стоят. И сам лорд Китченер, британский главнокомандующий, не знает, чего уж делать: повернул бы вспять, да министр Чемберлен нажимает — нам, мол, богатства позарез нужны, не отступимся! Во всем теперь детвора разбирается, верно, Елена Тарасовна?

Елена Тарасовна подтвердила и спросила в свою очередь:

— А вы сами, дозвольте спытать, имеете деток?

Иван Иванович махнул рукой:

— Да, мои детки — это уже не детки: один сын в Питере наборщиком работает, другой — в Туле, по моей части пошел, по столярной. А с дочкой не повезло мне, Елена Тарасовна, — муж попался ей нестоящий, пьющий, неуважительный. Съездил я к ним в Тюмень, посмотрел на ихнюю жизнь и говорю: собирайся-ка, Даша, в отчий дом. Ну и привез сюда. Теперь радость имею, внучат нянчу. Тесновато живем, да не в обиде.

— И зарабатываете неплохо?

— Не жалуюсь, Елена Тарасовна. Я ведь в вагонном цехе служу, а опричь того на дому помаленьку работаю, заказы беру. Живем, однако…

— Ах, батюшки! — засуетилась вдруг Елена Тарасовна. — Что же это я? К столу пожалуйте!

Хозяйку уговорили выпить рюмочку, и стало за столом так свободно и весело, как бывало только при жизни мужа.

Елена Тарасовна даже слезинку уронила, подумав: «Вот сын уже взрослый, с самостоятельными людьми ведет знакомство. Посмотрел бы ты, отец, как сидит твой Костя во главе стола и как все к нему со вниманием: «Костя да Костя!»

И она подвигала гостям копченого омуля, своего особого приготовления винегрет, холодную телятину.

Алексей подкрутил тонкие кончики усов, взял в руки Кешину гармонику и, растянув мехи, запел, подыгрывая себе, отрывисто, на одной ноте:

Голос у него был неприятно высокий. Пел, обрубая окончания фразы. И аккомпанемент был под стать.

— Словно куру ощипывает, бог с ним! — не выдержал Иван Иванович.

Но Алексей, не смутясь, продолжал:

— Певец из тебя, прямо скажем, не получился, — заметил Иван Иванович.