Натан Эйдельман - Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

«Его взвели под руки».

«Опять затянули им на шеи веревки… Прошло несколько секунд, и барабанный бой известил, что человеческое правосудие исполнилось. Это было на исходе пятого часа».

«Было шесть часов, и повешенных сняли». Самовидец утверждает, что они еще подавали признаки жизни и палачи приканчивали.

«Стража окружила виселицу, но по прошествии получаса стала всех пускать, и толпа любопытных нахлынула. Казненные висели уже неподвижно. Между ними труп Каховского отличался необыкновенною длиною. Прошло еще полчаса — мертвецов сняли и отнесли в крепость».

Голенищев-Кутузов — царю:

«Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком как со стороны бывших в строю войск, так со стороны зрителей, которых было немного… Рылеев, Каховский и Муравьев сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть. О чем вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу».

Бабеф (вскоре после рождения Сергея Муравьева): «Я погружаюсь в сон честного человека».

Пушкин: «Что смерть ему — желанный сон…»

Потом случилось всего несколько событий, прямо относящихся к Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, прожившему 29 лет 8 месяцев и 15 дней.

«В следующую ночь, — рассказал. Беркопф, — извозчик (из мясников) явился с лошадью в крепость и оттуда повез трупы по направлению к Васильевскому острову; по, когда он довез их до Тучкова моста, из будки вышли вооруженные солдаты и, овладев возжами, посадили извозчика в будку; через несколько часов пустая телега возвратилась к тому же месту; извозчик был заплачен и поехал домой».

Место похорон — в тайне: народу сказали, будто тела брошены в воду Крепостного канала, и люди целый день приходили, уходили, смотрели, «ничего не видавши и кивая головами»; более осведомленные узнали, что ящик с телами пятерых увезли на какой-то остров Финского залива, причем яму рыли солдаты инженерной команды Петербургской крепости вместе с палачами. «Одни говорят, что тела похоронены за Смоленским кладбищем на острове, другие — около завода Берда, тоже на острове… Положительно об этом последнем обстоятельстве не знаю», — признавался тот же Беркопф.

Михаил Александрович Бестужев в 1861 году уточнял для Ивана Горбачевского: «Их схоронили на Голодае за Смоленским кладбищем и, вероятно, недалеко от Галерной гавани, где была гауптвахта, потому что с этой гауптвахты наряжались часовые, чтобы не допускать народ на могилу висельников. Это обстоятельство и было поводом, что народ повалил туда толпами. Хорошие секреты!!!»

Генерал Княжнин, заканчивая свой хвастливый и неточный рассказ, объявил сотрапезникам:

«Когда на землю спустилась ночь, я приказал вывезти мертвые тела из крепости на далекие скалистые берега Финского залива, выкопать одну большую яму в прибрежных лесных кустах и похоронить всех вместе, сравнявши землю, чтобы не было и признака, где они похоронены. И только мне одному известно место этой могилы, так как когда я стоял на скале над самым берегом моря, то с этого моста видел два пункта шарообразных скал, от коих проведенная прямая линия показывает место этой могилы».

Сидевшие за столом спросили генерала, зачем это кому-либо может понадобиться? Он сказал: «Кто может угадать будущее? То, что мы теперь считаем хорошим и справедливым, грядущим поколениям может казаться ошибкой».

Через день после казни, 15 июля 1826 года, Екатерина Бибикова зашла помолиться за брата, в Казанский собор «и удивилась, увидев Мысловского в чёрном облачении и услышав имена Сергея, Павла, Михаила, Кондратия» (записавший это Якушкин верно забыл имя Петра Каховского).

Затем весть пошла по миру, и кто-то вздохнул или зарыдал в Москве, Хомутце, Кибинцах, Василькове, Белой Церкви…

А Черниговский полк на 48 подводах, под конвоем (2 офицера, 5 вооруженных унтеров на каждую роту и на каждые 10 человек по вооруженному рядовому) движется навстречу солнцу, лихорадке и пулям Кавказа.

И 376 человек лишены старых медалей, нарукавных нашивок, но благодарны судьбе, что не попали в число ста двадцати, которым причитается от 200 до 12 тысяч палок.

Новый Черниговский полк под командой единственной жертвы южных революционеров — излечившегося от четырнадцати ран полковника Гебеля (его ждет уже чин генерала и должность киевского коменданта) смотрит, как срывают погоны и обводят вокруг виселицы Соловьева, Сухинова, Мозалевского, а к виселице прибита доска с именами — Щепилло, Кузьмин, Ипполит Муравьев-Апостол. «Когда Сухинов услышал слова „сослать в вечно-каторжную работу в Сибирь“, то громко сказал:

— И в Сибири есть солнце…

Но князь Горчаков не дал ему докончить, закричав с бешенством, чтобы он молчал, и грозя, что будет за это непременно во второй раз отдай под суд. Говорят даже, что начальник штаба хотел привести в исполнение сию угрозу, но генерал Рот не согласился».

Генерала Рота мы знаем. Тут дело не в сострадании, а в инструкции скорее, скорее кончать!

Трое приговоренных к расстрелу внезапно слышат: «Фельдфебель Михей Шутов, унтер-офицер Прокопий Никитин, рядовой Олимпий Борисов… по снятии с Шутова имеемой им в память 812-го года медали, прогнать шпицрутенами чрез тысячу человек каждого по двенадцати раз с наблюдением установленного порядка насчет тех, кои в один раз наказания не выдержат, и потом, по выключке из воинского звания, сослать их вечно в каторжную работу».

Ничто не укрылось от летописца Горбачевского: «Человеколюбие генерал-майора Вреде заслуживает особенной похвалы. Он просил солдат щадить своих товарищей, говоря, что их поступок есть следствие заблуждения, а не злого умысла. Его просьбы не остались тщетными: все нижние чины были наказываемы весьма легко. Но в числе сих несчастных находились разжалованные прежде из офицеров Грохольский и Ракуза и были приговорены к наказанию шпицрутеном через шесть тысяч человек. Незадолго до экзекуции между солдатами пронесся слух, что Грохольский и Ракуза лишены офицерского звания за восстание Черниговского полка и, не взирая на сие, приговорены судом к телесному наказанию. Мщение и негодование возродилось в сердцах солдат; они радовались случаю отомстить своими руками за притеснения и несправедливости, испытанные более или менее каждым из них от дворян. Не разбирая, на кого падет их мщение, они ожидали минуты с нетерпением; ни просьбы генерала Вреде, ни его угрозы, ни просьбы офицеров — ничто не могло остановить ярости бешеных солдат; удары сыпались градом; они не били сих несчастных, но рвали кусками мясо с каким-то наслаждением; Грохольского и Ракузу вынесли из линии почти мертвыми»… Тут к месту экзекуции прибегает невеста Грохольского, «в беспамятстве бросилась она на солдат, хотевши исторгнуть из их рук несчастного страдальца; ее остановили от сего бесполезного предприятия и отнесли домой. Сильная нервическая горячка была следствием сего последнего свидания… Искусство врачей было бесполезно, — и в тот же самый вечер смерть прекратила ее страдания». Так окончилась жизнь вдовы коллежского регистратора Ксении Громыковой, той женщины, которой в одни из первых дней этого, последнего, года были присланы от Грохольского серебряные вещи и добрые вести.