Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

и об участке фронта под Берлином, и реорганизации в округ и т. п. Словом, мы переживаем сейчас примерно то, что полагается в самом конце войны. Это как бы репетиция. Настроение у меня хорошее, рабочее. Условия тяжелы частыми переездами. Но ближайшие недели две будем, наверное, сидеть на месте – связано с поездом, ремонтом и т. п…

М.И. вспоминает:

Давно задуманную главу «Теркин на том свете» А.Т. собирался посвятить «павшим памяти священной», тем, кто сам уже не мог рассказать о себе. Такая глава отсутствует в поэме, а сама тема «того света» трансформировалась в послевоенные годы как сатирическая, воплотившись в поэме «Теркин на том свете». Но и здесь была отдана дань памяти павших в Великой Отечественной войне. Спящим вечным сном воинам снится, «что была она последней, // Эта битва на земле. // Что иные поколенья из пребудущих времен // Не пойдут на пополненье // Скорбной славы их знамен…»

Тема павших на полях битвы за Родину, их связи с живыми, выразились и в завещании воина «Я убит подо Ржевом», и в стихотворении «В тот день, когда окончилась война» – особо приближенном к замыслу теркинской главы. Его поистине можно рассматривать, как выпавшую из поэмы, настолько она точно выражает замысел поэта, не осуществленный в дни войны. А замысел был определен поэтом как «подведение морально-этического и философского баланса вещи», т. е. «книги про бойца».

16. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563

…Слух, <о войне с Японией>, о котором мельком и осторожно говорил ты в письме, вероятно, оправдается. Мне уже звонила Тамара Алексеевна и сообщила такой же слух, уже тыловой. Ей говорил об этом К. Симонов. У меня сейчас только одна надежда – на премию. Пусть хоть вторая будет – может быть, и она могла бы что-то изменить, на кого-то повлиять…

…Тут уже нас утешают тем, что война на правом фланге не будет длительной. Действительно, когда нечем утешиться, то и это утешение…

…Сегодня «Красный Воин» забрал у меня берлинскую главу. Я предупреждала, что велика, но франтоватый капитан Поздняев справился в трубку: – А о чем? – Да, называется «По дороге на Берлин». – Гм! Целесообразно опубликовать… Вот так с маху, с заглавия, с поверхности у нас о многом судят. А когда дело доходит до сути – тут-то и начинают морщины бороздить чело. Бог с ними!

18. IV Р.Т.

Страшное дело начать главу, которая по своему смыслу и тону должна быть последней, и правомочность которой еще самому себе не абсолютно доказана.

Однако надо. Чувствую, что чем дальше затяну дело, тем труднее будет. И так уж для многих Теркин нечто, бывшее, звучавшее когда-то в первой половине войны, лишь для меня это еще незаконченная работа.

Очень хочется иметь всю вещь в переписанном на машинке виде, почувствовать толщину вещи, возить ее с собой, изредка раскрывая на той или иной странице и внося либо вычеркивая что-либо.

Набросать «сценарий» главы прямо в тетради не решаюсь.

Просится еще одна перед ней – «Кто воюет на войне». М.б., с нее и начать работу в этой комнате, выходящей широким во всю стену окном на одну из главных улиц сожженного и уже остывшего Инстербурга.

–

19. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563

…Кажется, это будет первое за длительный срок письмо, которое скоро и прямо ответит на твое. Вчера Щур занес мне твое письмо (программно-теоретическое) и главу «В бане», а завтра уезжает Бек, любезно предложивший передать тебе вести из дому… Твое письмо требует ответа тоже литературно-теоретического.

…Часть общая будет состоять из одобрения твоей решимости и умения не только вернуться к оставленной вещи, но и блестяще ее дописать.

Не знаю: писала или говорила, или только думала про себя, что вещь должна пройти те этапы, что и война, и кончиться на ее конце. Ты взял в герои коренника, то есть лошадь, которая наиболее прочих везет, тянет. Нельзя было отыграться на том, что «ветер злой навстречу пышет» и что «не карты на столе». Фигура заметная и определенная требовала последовательной смелой и беспощадной определенности относительно себя. Вот почему, мне кажется, не мог ты недописать.

Но чего я не могла угадать – это новой манеры в изображении Теркина. Он вышел из центра событий, как из хоровода плясун, и вроде принимает участие в общем веселье, и в то же время смотрит на него со стороны.

Ты условно сравнивал такую его роль в берлинской главе с ролью нашего смоленского Глинки. Я поняла это сравнение (при всей условности его), но думала, что эта роль отведена Теркину только в этой главе. Но вот и «В бане» у него та же роль. Значит, так повернулась вещь в целом, и я начинаю все больше и больше ощущать необходимость такого твоего приема, радуюсь твоему мастерству. Мне кажется, что этот новый прием не предрешает отказа от возвращения к прежней форме изображения Теркина в гуще события как соучастника, а не анонима…

Теперь конкретно о новой главе. С точки зрения работы эта вещь безукоризненная; как и берлинская, она безупречна (тоже хоть щекой веди). Со стороны фонетической – она наиболее интересная во всем «Теркине», смелость и в то же время безукоризненная легкость