Джулиан Саймонс - Карлейль

В результате, когда два первых тома биографии Фруда, которую все ждали с нетерпением, наконец вышли, они вызвали: досаду у почитателей Карлейля, а у всего читающего мира – изумление. Дело в том, что Фруд, самый преданный и после Рескина, несомненно, самый выдающийся из учеников Карлейля, нарисовал его неуживчивым, себялюбивым человеком, охваченным жалостью к самому себе; человеком, погруженным в собственные мысли, часто отравляющим жизнь тем, кто жил рядом с ним.

Такова ирония судьбы этого пророка: ирония довольно жестокая по отношению к человеку, который был озабочен тем, чтобы о нем не было написано ни одной биографии, и который говорил, что скорее перережет себе горло перочинным ножом, чем подумает писать автобиографию.

Влияние девятнадцатого столетия на Карлейля было, несомненно, велико, хотя правда также и то, что между ними существовало взаимодействие, то есть что и Карлейль оказал влияние на современное ему общество. Карлейль говорил о «гнете дурной эпохи» на Свифта, и, разумеется, в какой-то степени общество всегда влияет на своих художников. Но только с началом второй трети девятнадцатого века искусство в Англии начинает все менее выражать чувства народа, а все более превращается в продукт, специально выработанный для массового употребления, в то время как собственно «искусство» становится кастовой привилегией. Переход этот был в викторианской Англии медленным, но тем не менее он совершался. И внутренний и общественный гнет заставил Карлейля избрать столь необычный стиль, который символизировал одновременно его внутреннюю смятенность и раскол общества. Под этим гнетом человек, веривший, что он должен сообщить пророческую истину, прибег к форме выражения, которая иногда напоминала Ирвинговых прорицателей, вещавших на непонятных языках.

Причина, по которой Карлейля читают сегодня, состоит, помимо чисто биографического интереса, в его общественном призыве. Однако этот призыв интересен не как боговдохновенное пророчество (как представлял себе сам Карлейль), но как объяснение происходивших тогда общественных процессов, более близкое к их сути, чем у большинства его современников. Понятый буквально, подход Карлейля к проблемам общества выглядит весьма странным. Он и сам приходил в негодование, когда ему говорили, что по нему выходит, будто сильный всегда прав: его мысль, отвечал он сердито, заключается в том, что правда – «вечный символ силы». Таков был принцип, на котором согласно Карлейлю держался смысл истории.

Никому так и не удавалось ответить на вопрос, заданный Эразмом Дарвином: «В конце концов, что за религия такая у Карлейля? – да есть ли она у него вообще?» Карлейль неоднократно повторял до самого конца жизни, что Гиббон открыл ему ложность ортодоксального христианства; он не верил в воскресение души; за исключением минутного колебания перед самой своей смертью, он всегда считал большим благом отрицание ада. За много лет он ни разу не вошел в церковь. И все же: «Я чувствую глубоко в себе слабую, но неистребимую искру веры в то, что есть „особое провидение“. Я верю в это, и как будто искренне – к собственному своему удивлению».

Его выводы относительно природы и праведного устройства общества были таковы, что вполне могли быть сделаны атеистом. Но, найдя верный ответ, он немедленно ставил на нем печать божественного одобрения. Его интеллект трудно постигал новое, но поражал широтой осмысления и глубиной познаний. Благодаря этому, а также обстоятельствам своих ранних лет, он приобрел такую глубину проникновения в природу общества, с которой его религиозные представления или упования никак не были связаны. В эпоху, когда большинство мыслителей верило в то, что мир может изменить добрая воля, он постиг ту основу силы, на которой зиждется всякое общество. В эпоху, когда политэкономы думали, что промышленная революция автоматически приведет к благоденствию, он понял, что она влечет за собой свержение устоев общества. В эпоху бесконечных отвлеченных споров о том, какая степень свободы допустима для индивидуальной личности, он увидел, что свобода достигается одним социальным классом за счет другого и что она не отвлеченная идея, а конкретная реальность.

Таковы истины о природе общества, которые добыл Томас Карлейль, добыл путем умственного постижения и логических рассуждений. Этими истинами можно воспользоваться по-разному. Карлейль повернул их от уважения к народным массам к неверию в них, от ненависти к проводящей время в забавах аристократии – к надежде, что в ее недрах когда-нибудь вырастут спасители Англии. Все это с грустью приходится отмечать, и все же это не умаляет открытых им истин. Он потер не ту лампу, но волшебник он был настоящий.

1. Дизраэли, Бенджамин (1804—1881) – лидер земельной аристократии (тори); в 1868 году впервые избран премьер-министром Англии, но уже в декабре того же года уступил пост Гладстону. Вторично вернулся к власти в 1874 году. Во время правления консерваторов Англия закрепила свои права на Суэцкий канал, добилась провозглашения королевы императрицей Индии. Колониальные войны, экономический упадок и ирландская проблема привели к тому, что к власти вновь вернулись либералы во главе с Гладстоном в 1880 году.

2. Гладстон, Вильям Эварт (1809—1898) – вождь либеральной буржуазии. Политическую карьеру начал как тори, но позднее перешел на сторону либералов (виги), выражавших интересы промышленной буржуазии. В течение многих лет соперничал с лидером консерваторов Дизраэли за пост премьер-министра. Так, в 1880 году Гладстон вторично стал премьер-министром как кандидат от графства Мидлодиан, в Шотландии; тогда же им и были произнесены знаменитые речи, о которых говорится далее.

3. «пятичасовая речь Шеридана, обличавшего Уоррена Гастингса...» – английский драматург Р. Б. Шеридан (1751—1816) как член парламента был в числе либеральной оппозиции, привлекшей в 1788 году к судебной ответственности первого генерал-губернатора Индии Уоррена Гастингса (1732—1818) по обвинению в жестокости с местным населением, взяточничестве и прочих злоупотреблениях.

4. Уилки Коллинз (1824—1889) – английский писатель, родоначальник детективного жанра, автор романов «Женщина в белом» (1860), «Лунный камень» (1868) и других. Младший друг Диккенса и его ученик.

5. Пуританизм – англо-шотландская разновидность кальвинизма (одной из ветвей протестантства) – в большой степени формировал образ мыслен и привычки людей, особенно в Шотландии. Более радикально и последовательно проводя политику демократических мелкобуржуазных слоев, пуританизм, в отличие, например, от лютеранства в Германии, ставил личность в жесткие морально-этические рамки. Идеалом пуританизма была деловая, будничная, строго размеренная жизнь, исключающая всякую праздность, – «честная» жизнь аскетизма, «весь секрет которого, – по словам Энгельса, – состоит в буржуазной бережливости» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 378). Отсюда отрицательное отношение пуританизма ко всякого рода увеселениям, включая равным образом игру в карты и искусство, например, театр, романы (у Карлейля оно в разной степени проявляется в течение всей его жизни). Недоверие Карлейля к искусству было вызвано воспитанными в нем пуританскими моральными представлениями, а его потребность выразить себя в художественной форме (во всем его творчестве начиная с попытки написать роман – «Роман об Уоттоне Рейнфреде», закончившейся, кстати, неудачей) приходила в конфликт с этими представлениями, рождая чувство вины,