Записки прижизненно реабилитированного - Ян Янович Цилинский

Однажды ночью он спустился с Таней на руках с горки по всему Петровскому бульвару. Дальше, на Трубной площади, были люди, и балерина выскользнула, а на Рождественском бульваре сама попросилась на руки. Василий поднял ее в гору до самого парадного. Он не задохнулся, не потерял дыхания, только сердце колотилось отчаянно.

«Да разве она тяжелая! Всего на пятьдесят два килограмма тянет. А во мне все восемьдесят! Одни мускулы, ни воды, ни жиринки! А Светлана, если ее поднять? В ней, наверно, едва сорок килограммов наберется. — Василий смутился от неожиданно пришедшей мысли взять на руки Светлану, но тут же успокоился: — Все хорошие женщины обязательно маленькие и легкие!»

«Моя Танечка самая хорошая! — радовался Василий. — Мы созданы друг для друга. В нашей близости я получил от тебя все, что может дать женщина, а ты узнала, что такое мужчина! Мы можем быть всегда счастливы!» Автор не берется утверждать, что Иголкин и здесь находился в глупой самонадеянности.

Плющиха кончилась. Василий вышел на Смоленскую улицу. К остановке со стороны Бородинского моста подходил троллейбус № 2. Он ускорил шаг и успел вскочить в салон. Троллейбус пересек Садовое кольцо и покатился по Арбату. На второй остановке Иголкин вышел и направился по Серебряному переулку в сторону Большой Молчановки. Дорога шла в горку. Вдруг Василий почувствовал, что его ноги стали ватными. Тело охватила слабость. Давило грудь. Голова наполнялась тупой болью. Поднялось тревожное ожидание беды. Он замедлил шаг. Это не помогло. Ноги все равно еле двигались. Такое случалось с ним на Медном Руднике. Бывало, после череды изнурительных дней силы оставляли Иголкина на обратном пути с работы. Его доводила до лагеря колонна товарищей. Шли тесными шеренгами, плечом к плечу. Общее горе, одна беда их поддерживали. Теперь Василий был один, без товарищей. Чтобы не упасть, он оперся руками о стену дома. От камня шел холод. Перед глазами все плыло. Бежали фиолетовые полосы. Кое-как справившись со слабостью, Иголкин побрел дальше. Он боялся упасть и шел вдоль домов. Работала мысль. «Шаг, еще шаг. Постою. Теперь можно двигаться». Минут через тридцать он оказался перед родным парадным. Василий понял свою удачу по-лагерному: «Сегодня шмонать не будут! Сразу идем в зону!»[32] Там его ждали барак и вагонка, на которой можно было поваляться до ужина. Потом заключенным полагалась баланда в столовой. Затем его снова встречала вагонка. Он ложился и, борясь со сном, дожидался вечерней проверки. Спать до нее не разрешалось. Нарушитель наказывался.

Дома Василий, не раздеваясь, повалился на кровать. Он боролся с собой:

«Спать нельзя! Немного отдохну и побегу к Татьяне!»

Иголкин открыл глаза и не мог понять, где находится. Кругом было темно. Он лежал на кровати под одеялом, но был почему-то одет. Через ми кугу Василий разобрался, что это его одеяло и его кровать, и догадался о происшедшем: «Я все-таки заснул. Интересно, который час?»

Он поднялся и вышел в соседнюю комнату. Там в кресле сидела Ольга Васильевна и что-то читала.

— Мама, почему ты не спишь?

— Жду, когда ты проснешься.

— Который час?

— Начало третьего.

Идти в дом к Федотовым было поздно.

— Таня звонила?

— Да, часов в семь. Ты тогда спал сном младенца. — Это было не так. Василий кричал и метался во сне. — Она просила тебя позвонить, когда ты проснешься.

«Я все проспал!» — У Василия дрогнуло сердце.

— А сама она больше не звонила?

— Было много звонков, но не от Татьяны.

— А кому я оказался нужен?

— Всей родне и Свете. — В дни экзаменов Светлана приезжала в Москву и по телефону узнавала об отметках. — Вася, я тебя еще не поздравила и не поцеловала. Иди ко мне, сынок!

— Мама, ты лучше покорми ужином, — улыбнулся Василий, но к матери подошел.

Они засиделись за столом. С сожалением прервав разговор, Василий отправил Ольгу Васильевну спать, а сам вышел на кухню. Звонить на Малую Бронную, не нарушая сон Анастасии Ивановны и Татьяны, можно было никак не раньше чем в восемь часов. Иголкин много курил, метался по помещению, пытался читать газеты и дожидался утра.

Без пяти минут восемь он сообщил Татьяне, что идет к ней, и отправился в путь.

Ноги не казались Иголкину ватными, но в теле не было ни силы, ни бодрости. Голова побаливала. В душе затаилась тревога. В середине пути Василий почувствовал, что не хочет больше идти, а был бы не прочь сразу перенестись на Малую Бронную в комнату Татьяны. Он положил бы голову на колени балерины и закрыл глаза. А Татьяна гладила бы ее и приговаривала:

— Вася, мой мальчик маленький, до чего же ты устал и измучился! Твои волосы русые и непослушные!

Автор боится, что, погружаясь в такие мечты, Иголкин находился в совершенной самонадеянности.

Шла середина августа. Холодное и дождливое лето 1953 года уже умирало Даже в городе чувствовалось дыхание осени и угадывался скорый приход ненастной поры. В эти серые дни жизнь казалась Татьяне безрадостной. Она все лето просидела в Москве, чего-то ждала и не дождалась, надеялась и ошибалась, добивалась своего и не добилась.

Сегодня Василий сдавал последний экзамен. Татьяна ждала известий и надеялась, что он не наберет проходной балл. Тогда все решалось просто. Она увозила Васю на юг, а после возвращения в Москву брала бразды правления в свои руки. Балерина не сомневалась, что управится с делами своего королевства. Деньги в казне были, замок на Малой Бронной имелся. Предложение о работе, сделанное Василию Сергей Сергеевичем, оставалось в силе. Осенью начинались занятия в институте, но лучше было бы объявить каникулы и отдохнуть годок. Гораздо больше, чем дела королевства, ее беспокоил король. Он оказался упрямым и своевольным. Балерина твердо решила, что не оставит его без присмотра и не позволит вытворять глупости вроде затеи с поступлением в медицинский институт, нарушившей жизнь и на все лето отнявшей у нее Василия.

«Вася станет ручным, но за ним нужен глаз да глаз! Я буду его направлять!» — думала балерина.

Время тянулось медленно, но день все же пролетел незаметно. Было шесть часов вечера. Василий не звонил и не приходил. Татьяна начала беспокоиться. В семь часов она не выдержала и позвонила на Большую Молчановку. К телефону подошла Ольга Васильевна. Как только кончились приветствия, балерина спросила:

— Вы не знаете, где Вася?

— Танечка, он дома. Спит.

Татьяна ожидала любого ответа; но только не этого. Ее охватило негодование. «Спит? Спит! Я извелась в неизвестности, жду его