Частная коллекция - Алексей Кириллович Симонов

Больше всего кучковались кинематографисты в подмосковном Болшеве, в доме творчества, где некоторые даже работали. Теперь от зтого дома остались одни воспоминания и… байки.

БОЛШЕВСКИЕ БАЙКИ-1

Вы воспоминания Ивана Соловьева читали?¹ Ну, народный СССР, из Ермоловского! Духовный внук Станиславского через Хмелева и Кедрова. Ведь что он пишет-то? А то, что «система» Станиславского может привести только к подножию роли, а дальше вверх каждый карабкается самостоятельно.

Меня это высказывание утешило, я, честно говоря, думал, что с артистами работать совсем не умею, потому что при чем тут «система», если карабкаться вверх приходится с каждым в отдельности, как бог на душу положит.

Первой игровой картиной, как уже говорил выше, была у меня «Обыкновенная Арктика». Артистов набрал будь здоров: Олег Даль, Ролан Быков, Витя Павлов, Афанасий Кочетков, Олег Анофриев… Ну, про всё рассказывать не буду, но воспоминания по части скалолазанья, когда система уже не работает, — это есть, этого навалом. Вот вам байка номер один.

Олег Анофриев и Афанасий Кочетков играли у меня двух старых друзей «двадцать лет душа в душу», которые внезапно рвут старую дружбу в клочья и становятся чуть ли не врагами. Так получилось, что пробовались они с другими партнерами и вместе, на одной площадке, до съемок не сходились. И вот сошлись. И тут выяснилось, что есть на свете две противоположные и несовместимые актерские манеры и индивидуальности, так вот они — у меня в кадре. Всё, что нравилось одному, отвергал с порога другой; если один хотел глубокого разбора ситуации, другой считал, что она выеденного яйца не стоит. Репетиции превращались в новгородское вече, каждый кадр был му́кой, и я в этой му́ке превращался в муку́, растираемый жерновами актерской несовместимости. Самое удивительное, что за пределами съемочной площадки они относились друг к другу вполне сносно, вели себя по-джентльменски, никаких эксцессов. Но бывшую дружбу играть — как? «Двадцать лет душа в душу» выявить через что? Глаза у Кочеткова сверкают от ярости, у Анофриева губы слипаются в змеиную иронию. Делать-то что? А надо.

И тогда я предложил Анофриеву убить Кочеткова. Прямо в кадре. Наповал. Это было еще на натуре — ее мы снимали сначала, а долгие павильонные эпизоды, где им предстояло дружить, к счастью, планировались на конец съемочного периода.

Упряжка собак, недоупакованные нарты, почти импровизированный текст. Ненависть прет из обоих, блеск ножа, Афанасий упал, обливаясь «кровью», Олег погнал собак. Метель. Впервые за недели съемок артисты работали сообща. Афанасий даже поинтересовался, как ему встать, чтобы Олегу удобней было «врезать» ему под левую лопатку. Олег проверил место, чтоб Афанасии не ударился при падении. Два дубля сняли.

— Ребята, — говорю, — гениально! Теперь попробуем, как вариант, снять отъезд без убийства, а? (Еще бы не попробовать, если у кочетковского героя по сценарию остались три длиннющие сцены после отъезда героя Анофриева!)

— Ладно, давай.

Только начали проговаривать текст сценария, чувствую, сейчас опять сцепятся. Анофриев — импровизатор, Кочетков — человек методический: петелька-крючочек, крючочек-петелька. Чувствую — гибнем.

— Мужики! — говорю. — Давайте без текста. Этот собирает нарты, тот вышел — смотрит. Без единого слова, чистая пантомима, а?

Снимаем отъезд анофриевского героя. Я говорю Олегу:

— Один взгляд на него кинь — и пошел.

Он:

— Только пусть он тут стоит. За кадром. Чтоб я его видел.

— Мотор!

Олег бросает на Афанасия испепеляющий взгляд. Упряжка пошла. Дальше уже работает чистая физика: надо успеть сесть, махнув хореем², да и вообще собаки все-таки… Сняли, слава богу!

Теперь обратная точка. Афанасий смотрит вслед Олегу. Приготовились.

— Афоня, — говорю, — дорогой, как жаль, что он тебя убил, гад, и уехал безнаказанный! Это душа твоя вслед ему смотрит и оплакивает беспутную его жизнь. Ну что делать, если он дальше сниматься может, только если человека убьет?!

Смотрит Кочетков вслед «отъезжающему», а на самом деле давно отдыхающему в тепле Олегу, и — скупая мужская слеза…

— Стоп! Снято!

Дальше работать было куда легче. Чуть они войдут в клинч, я без всякой команды «брэк» развожу их по углам. Одному шепчу:

— Ну какой прок тогда от финала, где ты его убьешь, если его убиваешь взглядом уже в этом кадре!

Потом возле другого:

— Чего плакать было, если в каждом кадре будете как псы на собачьих боях! Пропадет такой кадр!

Так и добрались до павильона живыми.

А дружбу пришлось снимать на крупных планах. В кадре — Олег, за кадром — я. Он ко мне все-таки неплохо, с симпатией относился. Потом наоборот: в кадре — Афанасий, за кадром — опять я. Тогда ведь молодой был и весь текст сценария наизусть помнил. Так и сняли. Когда в монтаже это соединили, то насчет дружбы — не знаю, но какая-то тоска по взаимной симпатии, кажется, получилась.

Это с системой сочетается? То-то. Чисто индивидуальное скалолазанье.

Второй случай — на той же картине. Видно, то, на чем споткнулся впервые, лучше запоминается. Среди девяти героев, полсценария запертых пургой в одном помещении, был охотник Воронов — «мужик немногословный, железного характера и выдержки».

И надумал я пригласить на эту роль не актера, а своего друга, яхтенного капитана, слесаря из Дубны Валентина Антоновича Ерофеева. Валя — из тех людей, кто не собой быть не умеет. И почти вся