Елена Грицак - Флоренция и Генуя

Мраморный портал собора

Главной ценностью соборной ризницы долгое время являлось Священное блюдо (итал. Sacro catino). По одному преданию, этим сосудом красивого зеленого цвета во время Тайной вечери пользовался сам Христос. Другая легенда относит его создание в Кессарию, откуда посудина была доставлена в Иерусалим, чтобы попасть к Иосифу Аримафейскому, собравшему в него кровь Учителя. Так или иначе, но сей предмет представляет собой немалую ценность хотя бы из-за своей древности. Сначала служители собора думали, что Священное блюдо сделано из цельного изумруда. Однако наполеоновские солдаты разбили его, переправляя в Париж, и невольно раскрыли секрет: сосуд оказался стеклянным, вернее, был изготовлен из стеклянной массы в технике, которой владели мастера Древнего Востока. В свое время многие вещи из ризницы собора Сан-Лоренцо переместились в устроенный здесь же музей-сокровищницу, где постепенно собралась богатая коллекция ювелирных изделий и золотой и серебряной утвари разных эпох, от романской до раннего модерна.

Почти одновременно с собором в городе появилась церковь Сан-Джованни ди Пре, вначале служившая приютом для паломников. Во времена Крестовых походов богомольцы толпами прибывали в Геную, благо в лигурийской столице имелся порт и было достаточно кораблей, готовых отвезти любого желающего в Святую землю, конечно, за солидную плату.

Каменные львы Сан-Лоренцо

Никогда не бывшая ничем, кроме как церковью, Санта-Мария ди Кастелло признается наиболее значительным из множества религиозных памятников Генуи. Построенная в романском стиле, она украшает город с XII века, когда был открыт еще один генуэзский храм, посвященный святому Донато. Сильно пострадав от времени, последний все же сохранил колокольню и первоначальные порталы – главный и два боковых, – оформленные одинаковыми колоннами и карнизами. В одном из старинных путеводителей автор, упоминая о деталях Сан-Донато, дополняет едва ли не каждую одним и тем же эпитетом: «…внутри прекрасной церкви…, прекрасные колонны, а слева прекрасное “Поклонение волхвов”».

Иезуитская церковь Сан-Амброджо на площади Маттеотти, сильно отличаясь от романских собратьев, представляет собой творение не менее прекрасное, но созданное в стиле барокко. Она была построена в XVI веке и сразу обрела убранство настолько внушительное, что уже тогда считалась музеем. Основное богатство этого храма составляет живопись: «Видение» над главным алтарем, созданное молодым Рубенсом, «Святой Игнатий, исцеляющий бесноватого» кисти Рубенса зрелого, «Мучение апостола Андрея» работы Семино Старшего, «Успение» кисти болонского академиста Гвидо Рени, чье творчество прошло путь от блистательного реализма до скучной условности. Отсутствие шедевров скульптуры здесь восполняют архитектурные детали, например 4 цельные колонны из черного мрамора.

Красота и величие, которыми Генуя, казалось, обладала всегда, слагались долго и трудно. В Средневековье наполненный дворцами город не радовал взор и не производил впечатление высокодуховного, несмотря на обилие храмов. Петрарка, зная, что пребывает в республике, назвал Геную «королевским городом, гордым своими людьми и своими стенами». Совсем другой увидел лигурийскую столицу Данте: «Море без рыбы, холмы без лесов, мужчины без чести, женщины без стыда…».

О чем же вздыхал великий поэт, что не понравилось ему в этом райском месте? Может быть, он имел в виду одну из особенностей генуэзской жизни или, выражаясь образно, двуличие Януса и двуглавие Цербера. Более заметная тем, кто родился не здесь, двойственность проявлялась в том, что коммуна Сан-Джорджо, не выделяя своих членов по знатности и толщине кошелька, заставляла их выступать как отдельные личности, а те странным образом походили друг на друга. Иначе говоря, ни в компании, ни позже в республике не было классовых отношений, зато процветал индивидуализм, точнее, своеобразный индивидуальный коллективизм, последствия которого – как хорошие, так и плохие – не могли не сказаться на городском бытие. Все государственные деятели Генуи, не исключая и самых крупных, были похожи в общественных делах, иначе говоря, имели одно политическое лицо. Судя по официальным документам, здешних правителей отличала холодная безличность. Даже в пору Возрождения, когда генуэзец, чья частная жизнь вполне согласовывалась с гуманистическими идеалами, занимал какой-либо пост, его деятельность напоминала то, что делал предшественник.

В средневековый период местная аристократия еще не отвернулась от народа, но была разбита на кланы – альберги, – объединявшие силы самых знатных семейств. Сюда не принимали тех, чей отец, брат или иной родственник не заседал в городском совете или не имел высокой общественной должности. Если верить хронистам, нобильские альберги появились в 1260-х годах и существовали не больше столетия. По назначению (самооборона, торговля) и уставу альберги напоминали районные компании, отличаясь от них крайне высокой избирательностью. Так, собственный альберг могла создать лишь могущественная фамилия, не всегда богатая, поскольку здесь можно было надеяться на помощь членов общества, но непременно влиятельная.

Некоторое сходство с компанией альбергу придавала политическая роль, ведь его руководители имели право вершить суд, разумеется, внутри своей организации, хотя и не могли привести в исполнение приговор: наказание являлось прерогативой городской власти. К середине XIV века, когда нобили стали отказываться от титулов, появились народные альберги, куда входили особы с аристократическим прошлым и купеческим настоящим, подобные мессирам Де Франко, Сопрано, Джустиниани. Когда расслоение произошло среди самих альбергов и самые сильные союзы сумели вытеснить конкурентов, общее их число сократилось, а к середине XV века они и вовсе исчезли с политического горизонта Генуи.

«…И не было на свете такого государства, которое имело бы столько же правительств и так же часто меняло бы их… – отмечал в своих патриотичных трудах генуэзский священник падре Аччинелли. – Борьба гвельфов и гибеллинов носила у нас такой дикий характер и сопровождалась такими потрясениями основ, что трудно понять, каким образом генуэзцам после всех революций и оккупаций удавалось возвращаться к терпимому состоянию». Может быть, это получалось потому, что здешние граждане, занимаясь делами высокими, каким, несомненно, являлось управление государством, не забывали и о низменном, то есть о хлебе насущном, средства на который добывали торговлей.

По природе своей хитрые, ловкие и разумные, генуэзцы были как нельзя лучше приспособлены к торговле – занятию больше умственного, чем физического характера. Даже не самые образованные из них прекрасно вели денежные дела, чему помогала природная сметливость, а также приобретенная привычка учитывать все обстоятельства, от погоды до настроения партнеров.

О богатстве генуэзцев можно судить по истории, произошедшей в 1255 году, когда зять императора, маркиз Джакомо дель Каррето, заложил у одного местного банкира позолоченный трон тестя. Получив 2 тысячи лир, он обещал выкупить его через 3 месяца, но денег к назначенному сроку не собрал. Императорское кресло было выставлено на торги, и уже вечером на нем восседал простой генуэзский меняла Манджавакка, купивший его за 2823 ливра.

Несколькими годами ранее Генуя первой из итальянских коммун получила разрешение на чеканку монеты, названной в честь города дженовином. У флорентийцев собственные деньги в виде знаменитого золотого флорина появились немного позже, но развивались быстрее, опередив соседский дженовин и по достоинству, и по репутации. Генуэзцы, открыто завидуя, выражали свои чувства к конкурентам стихами местного поэта Чекко Анджольери:

Едва появившись на свет, дженовин стал основным мерилом жизни, мирным оружием и движущей силой в городе, где продукция монетного двора не задерживалась в кубышках, даже таких внушительных, как хранилище банка Сан-Джорджо. Распоряжаясь огромными средствами, это заведение, по сути, являлось государством в государстве. Капиталы, превышающие казну республики, позволяли ему, например, владеть флотом Генуи, основывать колонии, вести войну с Венецией или объявлять готовность к таковой по отношению к Византии.

Генуя в 1616 году. Рисунок с гравюры Бордони

Средневековые хронисты не распространялись по поводу того, кем были учредители этого заведения и какими суммами они владели. Можно лишь предположить, что Сан-Джорджо вырос из банальной лавки ростовщика, не случайно само понятие «banca» произошло от старинного итальянского слова, обозначавшего денежный стол или попросту скамью менялы. Дальнейшим этапом развития могли стать акционерные общества – компере (итал. compere) и маоне (итал. maone). Последние создавались с одобрения или даже по инициативе республиканских властей и являлись разделенными на доли ассоциациями, которые в основном занимались делами государства. В 1234 году один из таких союзов финансировал войну против Сеуты, оспаривая эту африканскую крепость у испанцев, а в 1346 году ссужал деньги на колонизацию острова Хиос. Компере представляли собой государственные займы, тоже разделенные на доли, но уже гарантированные доходами правительства. Считается, что в 1407 году компере и маоне объединились в одно предприятие, образовав легендарный банк «Каса ди Сан-Джорджо» (от итал. casa – «дом»). Получив имя республики, это учреждение, подобно ей, пользовалось покровительством святого Георгия и так же неохотно разглашало свои тайны.