Михаил Алпатов - МАТИСС

У Матисса почти невозможно обнаружить прямые заимствования из древних памятников и произведений народного творчества. Главное было то, что, оснащенный опытом развитой цивилизации, современный художник оценил у народных мастеров то простодушие и ту наивность выражения, которые, казалось бы, навсегда покинули искусство. Обращение за помощью к праотцам многих тогда отпугивало. Гюстав Моро с тревогой предостерегал своего ученика от опасности упрощения. (Сходным образом еще Домье отталкивало в живописи Эдуарда Мане ее сходство с игральными картами.) Между тем влечение к истокам искусства в далеком прошлом было явлением глубоко закономерным. Оно открывало возможности обновления современного искусства. И это плодотворно сказалось на работах Матисса.

Матисс принадлежал к числу тех художников, которые испытывают потребность не только творить, но и размышлять о своем искусстве и делиться своими мыслями о нем с другими. Много усилий было положено им на то, чтобы дать себе самому отчет в том, что он создавал как художник. „Постигнув себя, художник всегда выиграет“, — любил он повторять.

Еще в 1908 году, едва найдя свой собственный путь, он уже высказывает в печати зрелые, выношенные взгляды на задачи искусства. Это не был манифест, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление, завоевать себе сторонников, но откровенные признания по поводу того, что его тогда больше всего занимало. Он говорил о том, что в основе искусства лежит мысль, и вместе с тем подчеркивал роль чувства и непосредственных ощущений. Он признавал, что стремится к выразительности и вместе с тем к избавлению искусства от аффектов (ему всегда была чужда та оголенная экспрессия, которая побеждала у экспрессионистов, особенно в Германии). Но он не забывал напоминать и о том, что художник через цвет передает свои ощущения, что истинное искусство возникает из „глубины сердца“. Своим искусством он желал доставить человеку покой (за его рискованное сравнение картины с покойным креслом ему немало доставалось от придирчивой критики). Но он не забывал и того, что картина должна захватывать зрителя, глубоко его потрясать. Он прямо говорит о том, что „краски в картине должны будоражить чувства до самых глубин“, и в его работах можно найти этому множество примеров.

В ранние годы он придавал большое значение непосредственным впечатлениям от натуры, хотя бы в качестве отправных точек в работе над картиной. Впоследствии предметы сами по себе стали меньше его связывать, он сравнивал их с актерами, которыми свободно распоряжается на сцене режиссер. Вместе с тем он считал необходимым, чтобы предметы воздействовали на воображение художника, чтобы его чувство сделало их достойными внимания.

Как и многие его современники, Матисс вслед за Бергсоном верил в способность художника силой чутья, инстинкта, интуиции проникать в сущность вещей.

И вместе с тем он всегда испытывал потребность вносить ясный свет разума в то, что открывало ему воображение. Рассудительность Матисса была отмечена еще в самом начале его творческого развития Аполлинером.

В целом высказывания Матисса об искусстве говорят о его неустанном стремлении дать себе отчет в том, что возникало перед его глазами на холсте, укрепленном на мольберте. Ему неоднократно удавалось подвести итог своему творческому опыту. И если в своих высказываниях он порой близок к тому, что в те годы говорили и другие художники, то его слова приобретают для нас особенную весомость, так как за ними стоит творчество большого мастера.

В словах Матисса проглядывает не только то, что он совершал, но и то, к чему он тогда только стремился. Главной целью его было не отрицание, не уничтожение того искусства, которое существовало до него, а его коренная реформа, способная вернуть ему живое чувство, непосредственность выражения, большую силу воздействия, — качества, которые грозили исчезнуть из творчества многих мастеров его времени. Осуществление подобной реформы требовало формирования художника нового типа, который, не полагаясь только на вдохновение и на инстинкт, путем размышлений, упорного труда и упражнений смог бы развить в себе природные способности. Тип художника, которого Матисс сам воспитывал в себе, можно назвать „совершенным”, так как в нем должны были соединиться зоркость, отзывчивость, нравственная сила, рассудительность, вкус, виртуозная техника. Прототипом подобного „совершенного художника” во Франции был Пуссен. Как ни странно это, Матисс при всем несходстве своего характера с Пуссеном был для своего времени таким же „совершенным художником”, каким тот был в XVII веке.

Матисс не ставил своей задачей создание трактата об искусстве. Он ограничивался попытками уяснить себе цель и пути своих исканий. Нельзя видеть в его высказываниях ключ к тайнам его мастерства, и потому они не освобождают историка от необходимости критически рассматривать его работы. Высказывания Матисса не складываются в стройную систему, в эстетическую теорию. Он признавал, что „лучшее, что есть у великих мастеров, превосходит их собственные размышления”. Это его утверждение можно отнести и к нему самому.

Матисс понимал и ценил значение в искусстве эксперимента, которым так увлекалась парижская школа. Но он всегда испытывал потребность творить ценности, создавать прекрасные вещи, выражать себя, доставлять людям блаженство и наслаждение. Его воззрения и теории только потому драгоценны, что им следовал большой, высокоодаренный художник, художник, который может быть поставлен рядом со старыми мастерами, как Шарден и Ватто, Пуссен и Клод Лоррен, Делакруа и Энгр. За что бы ни брался Матисс, какие бы задачи он себе ни ставил, он всегда выступает прежде всего как художник. Были у него большие и меньшие удачи, но все, что выходило из его рук, — это подлинное искусство, поэзия красок, на всем лежит отпечаток его таланта, ума и вкуса. В то время, когда далеко не всем даже даровитым художникам удавалось оставаться в пределах искусства, творческая деятельность Матисса была особенно благотворна.

Матисс не может быть причислен к художникам, которые обогатили искусство новыми, небывалыми ранее темами. Но у него были свои излюбленные темы, и в их понимание он внес много нового.

Большинство картин Матисса можно разбить по тематике на две группы. В одной из них изображается невиданное, небывалое, но желанное блаженство людей: это темы идиллические, пасторальные, вакхические, картины, рисующие золотой век человечества, с обнаженными телами на фоне цветущей благодатной природы (илл. 6, 7). Картины этого рода большей частью созданы художником по воображению, отчасти как парафразы того, что он находил у своих предшественников в классической живописи, начиная с венецианских мастеров Возрождения и кончая „Большими купальщицами“ Сезанна.

Вторая группа картин — это картины, рисующие людей такими, какими их можно наблюдать в жизни, в домашней обстановке, рядом с предметами, которые постоянно находились перед глазами художника (илл. 18). Эти картины писались преимущественно с натуры или по воспоминаниям. Впрочем, и в этих картинах Матисс во многом опирался на предшественников, начиная с голландских жанристов XVII века и кончая импрессионистами.

Эти два рода тем довольно различны по своему характеру и значению. Но они не были отделены друг от друга непреодолимой преградой. Художник часто переносил свой опыт из одного рода картин в картины другого рода. Нередко он даже стремился наполнить картины обоих родов одним содержанием, то есть приблизить воображаемое к реальному и, с другой стороны, обогатить реальное плодами воображения.

Соответственно своим общим представлениям об искусстве, он неизменно искал в каждодневности преимущественно такие мотивы, которые больше всего способны поднимать дух и радовать глаз. Матисс одевал свои модели в праздничные, нарядные костюмы или же, если так можно выразиться, изображал их в „наряде обнаженности”. В сущности, в этом не было ничего нового.

В своих галантных сценах Ватто отступал от реального быта двора времен Людовика XIV, воссоздавая на холсте воображаемый мир красоты и светскости — немного театр с его бутафорией, немного несбыточную мечту. То же самое было и в пасторальной живописи Джорджоне и у других венецианцев или в восточных темах у Делакруа и Энгра. В этом тоже сказывались мечты человечества о земном блаженстве, о невозвратно потерянном, но желанном рае.

В картинах Матисса бросается в глаза царящая в них праздничность и нарядность. Мы видим преимущественно красивую обстановку, букеты цветов, старинную мебель, дорогие ковры как обязательные атрибуты человеческого благополучия. Вместе с тем у него почти не встречается невзрачных мотивов будничной повседневности. За это Матисса упрекали в оторванности от современности, в непонимании ее противоречий и теневых сторон, как упрекали за это и Ватто и других художников этого рода. В пристрастиях Матисса нередко усматривали прямое воздействие на него вкусов богатых меценатов. Называли его художником „светским”, прилагали к имени его еще более уничижающие эпитеты.