Ксения Букша - Малевич

В планы отца подобное развитие событий совершенно не входило. Северин и сам умел кое-что рисовать. У него бесподобно получался дерущийся козёл, а ещё он изображал профиль, в левую сторону, как на медали. Вскоре Казимир научился рисовать не просто козла, а козла в бою с собакой, а профиль — в обе стороны, и это было ещё терпимо. Но когда в агрономическом училище сын стал получать «палочки» по арифметике, а сам всё свободное время писал самодельными красками пейзажи с аистами и коровами и копировал картинки из «Нивы», — тут уже отец призадумался. Когда Казимир попытался заочно поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ), отец не отослал его прошения, а запер в ящике стола. Там нет мест, объявил он сыну. «Художники все сидят в тюрьме», — не уставал он повторять.

К счастью, мать, Людвига Александровна, относилась к искусству иначе. От неё Казимир научился вышивке и плетению кружев. Вот Казимиру пятнадцать, он приехал из Конотопа с матерью в Киев. В художественном магазине Людвига Александровна покупает ему всё, что советует приказчик. Сын получает в подарок краски — 54 цвета! — и наслаждается самим их видом. Вскоре он написал свою первую картину «Лунная ночь», опять-таки не с натуры, потому что к краскам, как на грех, была приложена книга некоего профессора, согласно которой с натуры писать чрезвычайно сложно, а по впечатлению. Пейзаж с луной, камнями и причаленным челноком поразил приятелей Малевича. Один из них втайне от Казимира (сам он скромничал и стыдился) отдал картину хозяину писчебумажного магазина на Невском проспекте — главной улице Конотопа. Вот и первая выставка! Знакомые Малевича специально ходили посмотреть на картину и восхищались ею — неожиданно для самого художника. Вскоре картина ушла за пять рублей. Малевич по просьбе хозяина написал ещё одну — рощу с аистами, быстро продали и эту.

Здесь же в Конотопе Казимир подружился с соседским мальчиком-ровесником — Николаем Рославцем; тот был из очень бедной семьи, мать пила, мальчик хотел учиться музыке, и Людвига Александровна купила ему скрипку. Как и в случае с красками для сына, она поступила не просто правильно, а попала в самую точку: Рославец вырос и стал дирижёром, композитором и педагогом. Это был единственный приятель Малевича, отношения с которым начались в детстве и длились почти всю жизнь.

Казимира сильно тянуло в Киев. Он познакомился с украинским художником-передвижником Николаем Пимоненко, был в его мастерской, которая находилась в здании Киевской рисовальной школы. Казимир поступил бы туда учиться, но в 1896 году семья Малевичей в очередной раз переехала, теперь — в Курск. Отец на этот раз устроился не на сахарный завод, а на Московско-Киево-Воронежскую железную дорогу начальником личного состава. Дети подрастали, поступали в школы и училища, за образование нужно было платить. Жизнь стала беднее прежней, и старшие сыновья, Казимир и Мечислав, пошли работать: Казимиру было тогда семнадцать, Мечиславу пятнадцать, они устроились чертёжниками в то же Управление железной дороги. Братья дружили между собой, вообще же отношения между сёстрами и братьями были неодинаковы. Из сестёр Казимир ближе всего был с Вандой-Юлией, младше его всего на год, и с Севериной, которая нянчила всех своих племянников и всегда вращалась в кругу семьи. Братьев Антона и Болеслава считал «отсталыми», с ними общался меньше, Викторию — младшую — любил, заботился о ней. На её воспоминания и приходится полагаться, говоря о семье Малевича: других сведений почти не сохранилось.

Вместо того чтобы, став служащим, забыть о живописи, Малевич принялся за неё с новым рвением. Он опять нашёл себе единомышленников. Один из его сослуживцев, счетовод Валентин Лобода, тоже любил рисовать и даже учился некоторое время в Киеве у Николая Ивановича Мурашко, знаменитого украинского иконописца. Вскоре к ним присоединилось ещё несколько человек, и образовался кружок любителей рисования. Свободного времени было мало. Казимир иногда ставил этюдник прямо на окно и начинал в рабочее время писать вид. Начальник заметил это и сделал ему замечание, но понял потребность художников и разрешил им собираться после работы в одной из комнат управления и рисовать.

Молодые любители живописи выписали из Московского художественного училища разные пособия, гипсовые головы и фигуры; рисовали и с натуры. Это были целые путешествия, подобно тому как другие ходят на рыбалку или пикники. По выходным, взявши с собою грудинку и чеснок, сало и сыр, захватив напитки, повесивши на плечо художественные принадлежности, молодые чиновники-художники ходили по деревням и полям, вволю рисовали, закусывали, пили в деревнях парное молоко и проклинали ненавистную службу ради заработка, мешавшую всецело отдаться любимому призванию. Работали, конечно, в традициях реализма, так как ничего другого не знали. Кумирами Малевича были в то время передвижники Шишкин и Репин, с которыми он был знаком по репродукциям.

Узнал про кружок и также влился в него художник Лев Квачевский, акцизный надзиратель на спиртоочистительном заводе. Квачевский обладал перед чиновниками большим преимуществом, он был почти настоящим художником: когда-то закончил два курса Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге, да вот… женился и с помощью родителей устроился на неплохую должность, не прекращая притом рисовать. Со Львом Квачевским Малевич особенно сблизился. Гораздо позже, в 1913 году Квачевский будет писать ему письма, приглашая поучаствовать в курских выставках, и притом по-дружески советуя «привезти, кроме ослов, нормальных художников», и резко критикуя предполагаемые намерения Малевича, ради повышения популярности, «есть живого человека или выматывать кишки из собственного живота». Не входил в кружок, но очень нравился Малевичу талантливый курский художник Владимир Голиков. Малевич только считал его лентяем и искренне не понимал, как, имея в руках выучку и дар, он может не рисовать одержимо день за днём. Уж ему-то, самому-то, только дай волю!

Кружок ширился, одним рисованием дело не ограничивалось — начали устраивать ежегодные выставки. Это были первые в истории художественные выставки в Курске. В них участвовали не только сами курские «любители», но и известные художники из других городов, такие как В. Э. Борисов-Мусатов, К. Ф. Юон, Ф. И. Рерберг, А. А. Ясинский и др. Могло бы показаться, что Малевич в своих воспоминаниях преувеличивает свою роль в организации этих выставок, — но факт остаётся фактом: всё завертелось именно вокруг него.

Долго потом вспоминали те времена живописцы-куряне, и оставшиеся в городе, и разъехавшиеся по свету. Вот пишет Малевичу его «супрацовник» по курскому кружку Александр Булгаков в 1926 году: «Я, узнав от Вашего брата, бывшего ещё зимой в Курске, Ваш адрес, поручил дочке найти Вас и очень обрадовался, что она нашла, но опечалился, что Вы теперь скульптор и значит Ваших произведений Курску нельзя увидеть… Нельзя ли хотя бы фотографические снимки… Таковые обещается прислать и Шуклин И. А. из Биаррицы». (Иван Шуклин тоже участвовал в курских выставках времён 1890-х годов, а потом выучился и в 1914 году уехал во Францию, да там и остался. Скульптором называет Булгаков Малевича потому, что в 1926 году тот действительно занимается «слепой архитектурой».)

Одним словом, выставки стали ярким явлением и на всю жизнь запомнились их участникам. А ведь Казимир был ещё совсем молод, он ещё и художником-то как следует не был. Но вот редкий характер: с юных лет уживались в Казимире способность к одинокому сосредоточенному созерцанию — и умение собрать вокруг себя людей, вдохновить их и организовать. «На тусклом фоне курского бытия наш кружок был настоящим вулканом жизни искусства», — пишет он.

Но хотелось в Киев или в Москву, и чем дальше, тем несбыточнее становилась эта мечта. В 1901 году Казимир женился. Это был первый поступок, совершённый им против воли родителей. Жену звали Казимира, Казимира Ивановна Зглейц, она была дочерью врача; семья — набожные католики, мать красавица, дочери тоже. Ей было всего пятнадцать, регистрировали с шестнадцати лет — пришлось немного подождать. Казимира была невысокая, стройная, бойкая, любила петь; хоть брак и совершился против воли родителей, в семье Казимиру очень быстро полюбили. Вот что уже в 1974 году пишет о Казимире сестра Малевича Виктория Севериновна в письме внучке Малевича и Казимиры, Нинель Николаевне Быковой:

«Ты знала свою бабушку, когда она стала бабушкой. Я же знала её ещё до рождения твоей мамы. Это была весёлая, жизнерадостная женщина, немного хаотична, но весьма трудолюбива, отзывчивая, щедрая. Она была любима нашей семьёй, она не была в семье чужой, она была своя, родная. Она прекрасно шила и тем помогала семье. Она была энергична и предприимчива. Но ей хотелось жить, она была очень темпераментна. Разве это порок? Дедушка твой всего себя отдавал искусству, и она томилась, как птичка в клетке, ей хотелось больше радости и чувства, отданного ей и только ей».