Лев Анисов - Третьяков

«Все <…> недвижимое родовое и благоприобретенное имение <…> наследуют <…> дети мои <…> Благоприобретенный движимый капитал, в чем бы он ни заключался, отказываю и представляю в полное владение и распоряжение любезнейшей супруге Александре Даниловне».

Все, все надо было предусмотреть на крайний случай.

Жене наказывал: «<…> завещеваю тебе за неплатеж моих должников не содержать в тюремном замке, а стараться получать благословенно и не давая сие завещание в огласку, а со вниманием узнавая должников, которые медленно платят, и ежели они стеснены своими обязательствами, то таковым старайся не оглашая простить».

Не желал Михаил Захарович, чтобы должники его оказались в долговой тюрьме — знаменитых в Москве «Титах», что рядом с Нескучным садом, в котором он не однажды гулял с детьми.

«Так как образ торговли моей сыновьям моим известен, то я надеюсь, что они будут следовать всем моим правилам, которые я старался внушить им, но как они имеют еще молодые лета, то обязываю их давать в торговле отчет в течение семи лет со дня моей кончины как <…> приятелю моему Константину Афанасьевичу Чеботареву, так и матери своей Александре Даниловне. Искреннего же приятеля моего <…> Константина Афанасьевича Чеботарева <…> назначаю опекуном моих детей».

Дождался Михаил Захарович рождения своей последней дочери Надежды и вскоре тихо умер. Перед кончиной призвал детей, попрощался с каждым, наказал сыновьям, чтобы взяли в компаньоны старшего доверенного приказчика Владимира Дмитриевича Коншина, в котором ценил его коммерческие способности и которого любил за честность, доброту и преданность. Дочь же, Лизоньку, умолял дать ему слово, что выйдет замуж за Владимира Дмитриевича. Тятенькина любимица не могла ему отказать, хотя и пугалась этого брака.

Схоронили Михаила Захаровича на Даниловском кладбище, рядом с родителями.

После смерти отца Павел — ему шел девятнадцатый год — пригласил немку-гувернантку к сестрам, позже ее сменила русская барышня Прасковья Алексеевна Щекина.

В 1851 году, незадолго до свадьбы сестры, Третьяковы купили дом вблизи Николо-Толмачевского храма и переехали в него.

13 января 1852 года Елизавета Михайловна и Владимир Дмитриевич венчались в церкви Николы Чудотворца. Венчал молодых настоятель храма протоиерей Николай Розанов. Свадьбу праздновали в новом доме.

После торжеств Коншины заняли две комнаты первого этажа. В соседних с ними комнатах жили братья Третьяковы. Второй этаж отошел маменьке и сестрам с гувернанткой.

Через несколько лет все разъедутся, покинут уютный старый дом, помнящий еще пожар Москвы 1812 года. Переселятся в богатый аристократический район Елизавета Михайловна и Владимир Дмитриевич Коншины, купят особняк за Москвою-рекой Сергей Михайлович с женой, покинет дом Александра Даниловна. Останется в доме за хозяина Павел Михайлович. Здесь и настигнет его смертный час в 1898 году, в декабре. А отпевать раба Божьего Павла будет духовник Третьяковых — настоятель храма Николы в Толмачах протоиерей отец Дмитрий Касицын.

Толмачевский приход исстари был немногочисленным. Ко времени переезда Третьяковых в Толмацкую слободу — так называли ее с XVII века — в приходе насчитывалось 24 дома. Среди хозяев богатых особняков — купцы Медынцевы, Ферапонтовы, Калгановы…

Почетный Гражданин Алексей Семенович Медынцев в течение сорока лет проходил должность церковного старосты храма. Был главным деятелем и жертвователем при построении трапезной церкви и колокольни в 1834 году. Его усердием в 1836 году выстроены каменный двухэтажный церковный богадельный дом и ограда церковного погоста.

Он охотно давал просящим взаймы значительные суммы. Несостоятельных же должников, рассказывали, всегда прощал и к обычным мерам взыскания никогда не прибегал.

Потомственный Почетный Гражданин и Кавалер Андрей Николаевич Ферапонтов происходил из старинного московского купеческого рода. Третьяковы узнали, что дед его, московский купец Игнатий Ферапонтович, первый книгопродавец в России и собиратель древностей, служил сотрудником и жертвователем в Обществе древностей российских при Московском университете. Сам Андрей Николаевич занимался торговлею книг единственно духовного содержания и был Уполномоченным поверенным в доме Московского градского общества.

А сколько доброго говорили прихожане, вспоминая об ушедших соседях…

После службы задерживались прихожане в храме, поздравляли друг друга с праздниками, обменивались впечатлениями, семейными новостями.

Здесь, в храме, познакомились братья Третьяковы с сыновьями Алексея Семеновича Медынцева: Александром, увлекавшимся нумизматикой (историк М. П. Погодин считал, что Медынцев обладал «первой нумизматической коллекцией»), Михаилом, Петром, Василием и Алексеем. С последним особенно подружился Павел Михайлович.

Все увлекались театром, музыкой, литературой.

Соседи начали бывать друг у друга, благо жили рядом: выйди из калитки сада — и через дорогу дом Медынцевых. Они образовали своеобразный кружок, к которому присоединился приезжавший из Саратова купец Тимофей Ефимович Жегин. Павел Михайлович вел с ним торговые дела.

В этой шумной, веселой компании молчаливого, даже в чем-то застенчивого Павла Михайловича скоро прозвали Архимандритом.

«Его Высокопревелепию Пречестнейшему отцу пустынножителю Павлу Непростову от Общества», — писал Алексей Медынцев, приглашая соседа на домашний литературно-музыкальный вечер, и далее шутливо продолжал:

Медынцев бывал едва ли не каждый день у Третьяковых. «Без церемонии пел и пил беспрерывно красное вино с водою и кусочком сахара», — писала, памятуя рассказы домашних, А. П. Боткина. Он любил поэзию и называл себя ходячим сборником стихов и рифм. При всяком удобном случае подтверждал свою любовь к ним.

На день рождения Павла Михайловича, 15 декабря 1853 года, Алексей Медынцев преподнес ему стихотворное поздравление:

Сухаревский рынок достаточно хорошо знали оба. Любили рыться по воскресеньям на развалах. Каждый из них в какой-то степени мог сказать, вслед за историком И. Е. Забелиным: «Я все свое образование получил на Смоленском (в данном случае Сухаревском. — Л. А.)». Торговали тут книгами, рукописями, эстампами, гравюрами. Приходить надо было в шесть-семь утра, когда только выкладывали товар. Тогда можно было подобрать все мало-мальски порядочное. К девяти-десяти часам поживиться настоящему книжнику здесь уже было нечем.

Преимущественным покупателем Сухаревки была учащаяся молодежь; из любителей — или новички, или особо настойчивые.

«Как я завидую тебе, что ты навещаешь Бахареву сушню, и желал бы скорее взглянуть на твои приобретения…» — писал другу Медынцев.

Впрочем, случались у молодых собирателей и каверзы. Купив книгу, спешили домой похвастаться друг перед другом, с трепетом разворачивали ее, рассказывая возбужденно, где и как куплена редкость, но тут и выяснялось, что в книге или недостает чего-нибудь, или год издания не тот, или еще что-нибудь в этом роде. Торжество сменялось огорчением или конфузом.

Но чаще всего по возвращении с Сухаревки повторялась одна и та же, картина: положат каждый перед собой стопки книг и хвалятся покупками, советуются, а потом незаметно углубятся в чтение, пока не спохватятся. Виновато посмотрят друг на друга, рассмеются и возобновят разговор.