Николай Добролюбов - Сочинения князя Александра Ивановича Долгорукого

Он может в литературе нашей найти себе ровесников разве в г. Федоре Глинке и г. Николае Грече (так как г. Булгарин уж умер) и вообще может померяться годами с маститейшими старцами нашего времени… Вообразите же, что мог бы совершить в свою долгую жизнь этот старец, если бы вздумал подражать Ф. Булгарину или кому другому из подобных маститых старцев. А что он мог бы с большим успехом подражать им, в этом он сам удостоверяет нас: он говорит, что он не глупей других и мог бы не хуже кого другого идти даже по службе: —

Видите, куда хватил князь А. И. Долгорукий! А впрочем, какое же мы имеем право сомневаться в его словах?.. Особенно же вспомним, что его слова относятся не к настоящему времени, когда, говоря словами нашего знаменитого политико-эконома, г. Бабста, «уважение к общественному мнению везде заставляет невольно выбирать в государственные деятели людей, пользующихся известностью и специально знакомых с частью государственного управления, в челе которой их ставят» («Путевые письма», стр. 17).[5] Теперь, конечно, слова князя А. И. Долгорукого должны казаться произвольною гиперболою; но ведь слова эти, как и самая карьера князя, относятся к тому времени, когда гласность и общественное мнение были не столь сильны, как ныне, – когда специальности для высших должностей не требовалось, когда Державин и Дмитриев были министрами юстиции, и – говорят – даже хорошими министрами. В то время и князь А. И. Долгорукий мог бы многого добиться… Но он сам не захотел этого и посвятил себя – развлечениям с прекрасным полом и литературе… Он говорит:

Вследствие таких убеждений и наклонностей и еще вследствие того, что любил резать правду, князь А. И. Долгорукий и не попал в министры и вельможи, а, прослужив шестнадцать лет опять у министра после кампании 1815 года, все-таки не нашел своих выгод и вышел в отставку в чине восьмого класса. Он замечает даже, что ему, верно, суждено и «скончаться в восьмом классе, сыскав местечко на Парнасе»…

Теперь – надеемся – уже очень понятно, почему мы одобряем усердие князя А. И. Долгорукого к литературе. Как бы плохо он ни писал, как бы его стихи ни были бездарны, а повести пошлы, – но ведь он ими никому особенного вреда не причиняет. Ими он становится наряду с такими безвредными господами, как г. Воскресенский, г. Рафаил Зотов, князь Григорий Кугушев и т. п.[6] Все, что есть несообразного в его голове и сердце, все это высказывается печатно, подлежит литературному обсуждению, и, главное, все это ни для кого не обязательно. Но представьте себе, что князь А. И. Долгорукий все время свое и способности употребляет на общественную деятельность: что бы вышло?.. Мы видели отчасти его понятия: он жалуется, что крестьянин неисправно оброк платит и что если бы не дубина, то помещику пришлось бы по миру идти; он видит в нищем не более как человека, спившегося с кругу; он служит для того, чтобы найти в службе свои выгоды… Если разберем всю его философию, сказавшуюся в его стихотворениях, то увидим, что теоретические ее основания – покорность провиденью, смирение кичливого ума, воздержание от всяких самостоятельных порывов, а практические правила – уменье жуировать и с чистою совестью наслаждаться пирами и любовью, помышляя в то же время, что все – прах и суета… Что, в самом деле, если бы с такими эпикурейски-мистическими наклонностями князь А. И. Долгорукий продолжал свою служебную карьеру и вместо плохого стихотворца сделался бы плохим сановником? А потом —

Нет, пусть говорят, что хотят, литературные пуристы, строгие поклонники теории искусства для искусства; но мы не можем осудить почтенного старца за его пристрастие к литературным занятиям… Мы не скажем ему стереотипного приговора записных критиков: «Лучше бы ему не писать своих произведений; а если уж написал, то лучше бы оставить в своем портфеле…» Нет, – пусть его пишет, пусть издает, пусть утешается, видя имя свое напечатанным на заглавном листе книги, пусть упивается похвалами друзей… Все это безвредно, невинно… мы готовы даже сказать: похвально и полезно, – вспоминая, как много у нас представляется человеку возможностей делать зло, просто от нечего делать. Оценим то, что князь А. И. Долгорукий мог, но не хотел добиться блестящей карьеры, и оставим другим поражать его стрелами литературной критики. Не станем горячиться против наводнения литературы подобными творениями; не будем советовать авторам, вроде князя А. И. Долгорукого, бросить лиру и посвятить свое время и труд на что-нибудь другое. Напротив, пожелаем для пользы нашего отечества, чтобы пример князя А. И. Долгорукого вызвал подражание во многих наших общественных деятелях и чтобы они, перестав упорно искать выгод на службе, посвятили все бренное существо свое мирному служению музам.

Впервые – «Совр.», 1859, № 12, отд. III, стр. 236–242, без подписи. Принадлежность рецензии Добролюбову устанавливается на основании списка его произведений, составленного Чернышевским (ЛН, № 25–26, стр. 247, и гонорарной ведомости «Современника» за 1859 год (ЛН, № 53–54, стр. 257).

В сочинениях А. И. Долгорукого (1794–1868) – характерное для многих «светских», «салонных» литераторов сочетание эротических и религиозных мотивов и политической «благонамеренности».

Первая из характеризуемых далее Добролюбовым повестей – «Чудаки», вторая – «Роковая пуля», третья – «Китайские тени».

Цитата из басни Крылова «Вельможа» (1833–1834).

В настоящее время, когда… – Об употреблении Добролюбовым этого выражения см. в наст. томе прим. 1 к рецензии «Журналы, газеты и публика».

Перефразировка строк стихотворения Пушкина «Перед гробницею святой» (1831): «Сей остальной из стаи славной екатерининских орлов».

Цитируется книга И. Бабста «От Москвы до Лейпцига» (М., 1859), стр. 17. Опущенное Добролюбовым окончание этой фразы в книге Бабста: «в челе которой их ставят, а не первого проходимца».

О М. Воскресенском см. рецензию Добролюбова «”Повести и рассказы”… “Наташа Подгорич” М. И. Воскресенского» (т. 3 наст. изд.); Зотов Р. М. (1795–1871) – реакционный писатель, неоднократно упоминавшийся Добролюбовым как автор низкопробных произведений. О Г. Кугушеве см. в наст. томе (стр. 151–156) рецензию на его «Постороннее влияние».