Майя Каганская - Мастер Гамбс и Маргарита

Нетрудно заметить, что весь интонационный строй и лексический состав цитаты упрямо отсылают нас к манере речевого поведения Вождя и Учителя: упорное топтание на одном слове ("это — факт", "факт — самая упрямая в мире вещь...", "уже совершившийся факт"; "уходит в небытие", "вы уходите в небытие", "...выпить за бытие"; "...той теории", "...совсем другой теории", "ваша теория", "...все теории стоят одна другой"); вторжение теологии в политическое сознание, создавшее знаменитые эвфемизмы 30-х годов типа "политическое небытие" по отношению к казненной оппозиции, и, наконец, образ грузинского тамады на многочисленных кремлевских встречах с товарищами колхозниками, товарищами писателями, товарищами академиками и товарищами летчиками, в результате чего тост превратился в государственный жанр общения Вождя со своим народом.

Десятью годами раньше — в 1948 — пришлось-таки дать по мозгам издательству "Советский писатель", с преступным легкомыслием романы переиздавшему.

Что Фортинбрас указывает на "Гамлета" — ясно, непонятно только, почему при большом наборе персонажей из "Гамлета" взят именно Фортинбрас. Объяснение рядом: "мебель древесных мастерских". Не мебельных, заметим, а древесных, то есть данные мастерские, помимо мебели, изготовляют еще кое-что древесное. То, что в виду имеются гробы, доказывается коронной репликой шекспировского Фортинбраса: "Уберите трупы! Средь поля битвы мыслимы они" и т.д. Таким образом, сатира на идиотски звучащие названия советских учреждений, бывшие в 20-30 годы доступным объектом шуток от парковых эстрад до высокой литературы (вспомним "Четвертую прозу" Мандельштама), у Ильфа и Петрова имеет свою внутреннюю поэтику, обыгрывающую и разыгрывающую не предполагавшуюся у них тему "полной гибели всерьез", ср. из "Записных книжек": "Фабрика военно-походных кроватей имени товарища Прокруста".

Как бы ни была велика эрудиция истинного художника, ее всегда оказывается слишком много с одной стороны и недостаточно — с другой. Избыточная, то есть не причастная творческим замыслам, информация выносится на периферию памяти, недостающая же берется из экономящих время и энергию недорогих источников (разговоры со специалистами, словари, справочники, учебные пособия и т.п.). Для Булгакова таким источником служил энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона. Среди интересовавших писателя статей (Аква Тофана, Аракчеев, Аттила, Борджиа, Брюс, куртизанки, кокотки и др.") мы находим подчеркнутую и перечеркнутую, то есть важную и просмотренную, — "Камелии". Примечательно также, что в то время как множество имен и наименований, намеченных Булгаковым для описания бала у Сатаны (те же Аракчеев с Брюсом или Бренвилье, Равальяк и Чингис-Хан), на бал так и не попали, камелии были заиграны дважды в трех важнейших для романа ситуациях: вместе с розами, Маргаритой и театром.

Язык был взаимообратим: власть описывалась языком сцены, сцена разговаривала на языке власти - например, В.Э.Мейерхольд в статье "Смерть вождя", посвященной памяти Е.Б.Вахтангова, приводит замечательную цитату из К.С.Станиславского: "Режиссера подготовить не так трудно, но как найти вождя?".

У нас нет доказательств знакомства М.А.Булгакова с рукописью "Воспоминаний о Штейнере", есть только документальное подтверждение его личных связей с Андреем Белым:

"Глубокоуважаемому Михаилу Афанасьевичу Булгакову от искреннего почитателя. Андрей Белый (Б.Бугаев). Кучино. 20 сент. 26 г." — надпись на книге "Московский чудак" из личной библиотеки Булгакова76.

Связи, возможно, были не только личные, но и текстуальные; во всяком случае, эпизод с незадачливым буфетчиком в "Мастере и Маргарите" (будучи с визитом у Воланда и компании, забыл шляпу, вернулся, вместо шляпы получил бархатный берет с петушиным пером, каковой берет превратился в черного котенка и вскочив "обратно на голову Андрею Фокичу, всеми когтями впился в лысину") имеет некоторую параллель в романе А.Белого "Москва", где профессор Коробкин "цап ее (мнимую шапку) на себя! В тот же миг оцарапало голову что-то: из схваченной шапки над ярким махром головы опустились четыре лапы и пушистый развеялся хвост". По свидетельству Михаила Чехова такой же точно курьез — кот вместо шапки - приключился однажды и с самим автором - А.Белым - уже после выхода романа, в доме М.Чехова и на его глазах77. Стало быть, вся эта московская чехарда — антропософы, А.Белый, коты вместо шапок, расцарапанные головы - разыгралась сразу в двух реальностях - действительной и литературной - задолго до возникновения замысла "Мастера и Маргариты". Но и сам замысел, судя по новым свидетельствам и данным, возник раньше, чем принято было считать:

"В.П.Катаев в беседе (...) отнес формирование замысла к 1923 -1924 гг.; приведем также устные воспоминания М.С.Волошиной о пребывании Булгакова в Коктебеле в 1925 году: "С Максом много говорили об антропософии, мистических курьезах. Меня это тогда не интересовало, но когда я потом прочла "Мастера и Маргариту", то что-то знакомое, о чем здесь говорилось, почудилось"78.

Если память не изменила современникам Булгакова, мы получили необходимое доказательство того, что и так нашли в тексте.

Обратим внимание на близость дат: 1925 — разговор с Волошиным; 1923-1924 - возникновение замысла романа; 1923 - посещение театра Мейерхольда.

В неоконченной повести "Тайному другу" — первых набросках "Театрального романа" (1929 год) редактор носит имя Рудольф Рафаилович.

Кстати, обращал ли кто-нибудь внимание на то, что человек не может быть одновременно темноволос и лыс?! Человек, — скажем мы, - не может, а персонаж, да еще булгаковский, — может: Берлиоз лыс от природы, а темноволос от Рогожинского черноволосия.

С Фаготом Филю роднит не только русский французский, но и нечеловеческое сердцеведение ("Он знал людей до самой их сокровенной глубины. Он угадывал их тайные желания, ему были открыты их страсти, пороки, все знал, что было скрыто в них, но также и доброе"), а также причастность театру: по административной части Тулумбасов заведует контрамарками, и никто иной, как Фагот-Коровьев выдает Никанору Ивановичу контрамарочку и вообще распоряжается.

"Театральный роман": "...в комнату влетел, надо полагать осатаневший от страху, жирный полосатый кот. Он шарахнулся мимо меня к тюлевой занавеске, вцепился в нее и полез вверх. Тюль не выдержал его тяжести, и на нем тотчас появились дыры. Продолжая раздирать занавеску, кот долез до верху и оттуда оглянулся с остервенелым видом. ...сделал попытку полезть еще выше, но дальше был потолок. Животное сорвалось с круглого карниза и повисло, закоченев на занавеске".

"Мастер и Маргарита": "Кот вскочил живой и бодрый, ухватив примус под мышку, ...раздирая обои, полез по стене и через секунды две оказался высоко над вошедшими, сидящим на металлическом карнизе. Вмиг руки вцепились в гардину и сорвали ее вместе с карнизом"

При переводе романа на язык Ветхого завета Патриаршие пруды правильно названы

“AGAMEY AVOT” — "Пруды Праотцев"

Этого Булгаков Ницше не простил и ответил германскому философу с его людоедской проповедью художественно и достойно: придал Воланду черты биографического сходства в пункте, наиболее для Ницше уязвимом — болезни:

"Приближенные утверждают, что это ревматизм, — говорил Воланд..., — но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одной очаровательной ведьмой, с которой я близко познакомился в тысяча пятьсот семьдесят первом году в Брокенских горах, на Чертовой Кафедре".

Такое место — Чертова Кафедра в Брокенских горах — действительно существует, отчего намек на профессорство ("Кафедра") и сатанизм ("Чертова") Ницше приобретает особую выразительность и достоверность.