Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Как на картине «Готардская почта» становится зримым наложение друг на друга различных временных структур, аналогии которым можно обнаружить в темпоральных структурах тогдашней цивилизации, так же и Галлер создает парадоксальную модель прогресса как упорного сохранения уже существующего, как улучшения, осуществляемого посредством отказа от изменений или даже движения вспять. При этом прежде всего он обращается к мифологическим представлениям о ходе всемирной истории. Он с детства читал античных авторов и знает рассказы о золотом веке, когда всё в райском мире было хорошо, а потом началась деградация, приведшая сперва к серебряному веку, позже к бронзовому и наконец к железному. В железном веке, то есть сегодня, господствуют ложь и обман, убийство и война, злоба и разрушение — даже в отношениях между родителями и детьми, мужчиной и женщиной. Об этом когда-то рассказал Овидий, в начале «Метаморфоз». Галлер тоже сперва пересказывает эту древнюю грезу о золотом веке, «когда мед с молоком изливались густыми струями, / и даже ягненок заблудший спокойно спал вместе с волками». Но потом он сразу совершает скачок от сказки к исторической реальности. И хотя в настоящем это мифическое, окрашенное фантазией счастье присутствует не в такой форме (напоминающей о «стране лентяев»), в какой его воспевали поэты, тем не менее, в первой строке четвертой строфы Галлер отваживается высказать мысль, с которой будет связано всё последующее: «Вы у Природы учились, не забыт вами век золотой!» Иными словами: есть люди, которые и сегодня живут в золотом веке. В первой редакции поэмы (а педантичный Галлер, публикуя позднейшие редакции, всегда приводил в длинном Приложении и все ранние варианты, то есть как бы постоянно осуществлял историко-критическое издание собственных работ) еще отчетливее видно, что под учениками Природы имеются в виду жители швейцарских горных районов:

Далее картина уточняется: правда, люди здесь живут в суровых природных условиях, поблизости от вечного льда, с длинными зимами и короткими веснами, но эти климатические неудобства и скудное питание приводят к тому, что здешние жители больше довольны тем, что имеют, и острее ощущают счастье, сопряженное с бытием как таковым. Ибо источник всех грехов — чрезмерное изобилие. Поскольку же в горах чрезмерного изобилия нет, здесь нет и зависти, нет неудовлетворенности; каждый имеет только то, что необходимо, и не стремится иметь больше; все люди равны и свободны в этой простой жизни, и все, молодые и старые, проводят свои дни в состоянии постоянного, первозданного довольства.

Не бог весть какая сложная мысль, с трудом упакованная в стихи: она противоречит всему нашему жизненному опыту, и я вполне могу понять читателя, которому эти обстоятельные вирши также и в содержательном плане покажутся несносными.

Но вот что интересно: это смелое заявление о будто бы безупречном счастье швейцарских горных крестьян задело самый чувствительный нерв тогдашней эпохи. Ведь если утверждение Галлера соответствует действительности, то все пороки настоящего: голод и эксплуатация, господство князей, знати и Церкви, принудительные браки по расчету, преступления и тюрьмы, болезни, войны и массовые смерти, — всё это объясняется отпадением от образа жизни швейцарских горцев. Этот образ жизни Галлер характеризует тремя понятиями, которые относятся к ключевым словам XVIII столетия: природа, разум, свобода. Пока еще никто не догадывается, какую взрывную силу обретут эти три понятия в ближайшем будущем, но сама поэма становится своего рода двигателем, запускающим новый процесс. Если вспомнить, что слова «природа», «разум» и «свобода» — как лозунги — вскоре изменили мир и привели к падению Старого режима, станет понятно, какая скрытая революционная энергия содержалась в созданном Галлером описании реально существующего народа, который, дескать, живет, руководствуясь исключительно этими понятиями. Когда вышла поэма Галлера, Руссо еще не написал ответы на два вопроса, за лучший ответ на которые Дижонская академия обещала дать премию, еще не подорвал убежденность своих просвещенных современников в том, что прогресс искусства и науки автоматически приводит и к нравственному совершенствованию человечества[12]. Тогда Руссо еще не заявил, что плачевное неравенство среди людей возникло в результате разделения труда, из-за того, что одни могли теперь присваивать плоды труда других и в результате пропасть между нуждой и роскошью достигла крайних пределов[13]. Идеи, которые Руссо развивал в своих трактатах, непосредственно перешли в тезисы революционеров 1789 года. О стихах Галлера этого сказать нельзя. Но Галлер подготовил терминологию, которой потом воспользовался Руссо. Галлер первым проложил путь для стилизации природы как пространства Блага и Спасения; он сделал природу безусловным мерилом также и для нравственного порядка в человеческом обществе. «Альпы» были переведены на французский в 1750 году; когда Руссо писал трактат «Об общественном договоре», около 1760 года, поэма Галлера пользовалась в Париже широкой известностью и многократно восхвалялась.

Картина, нарисованная Галлером, достаточно систематична. Это не просто сновидческое изображение «совершенного мира», если воспользоваться выражением, которое сегодня стало общим местом, но скорее затемняет, нежели проясняет смысл того, что имеется в виду. В панораме, созданной Галлером, удивляет отсутствие каких бы то ни было религиозных и государственных институтов, а также законов, регулирующих совместную жизнь представителей разных полов. Природа, разум и свобода — вот высшие инстанции; их невозможно было бы соединить с должностными инстанциями и законами. Галлер, который позднее страдал от мучительной набожности и которого, поскольку он был одним из величайших естествоиспытателей своего времени, преследовали сознание собственной греховности и страх перед неумолимым Богом, здесь, в поэме, еще предстает перед нами как ничем не отягощенный свободный мыслитель. Только поэтому ему удалось изобразить мир, в котором, как кажется, все грезы Просвещения давно стали реальностью:

То есть автор отвергает стремление к собственности и богатству, признавая только то, что кажется правильным разуму и что одновременно является естественной потребностью неиспорченной природы. А дальше говорится:

Это уже напрямую касается структуры общества, «разграничений» между классами. Высказывание направлено против «коварной гордости» правящего класса, которому удалось объявить свои грехи признаком особого благородства и подчинить себе бюргеров, в нравственном отношении достигших более высокого уровня. Поэтому сразу после этих слов возникает ключевое слово «свобода», понимаемое в политическом смысле:

То, на что намекает примечательный последний стих — что здесь даже любовь не подчинена давлению со стороны общества, — чуть позже формулируется более развернуто:

Иными словами: в то время как в других странах браки заключаются в соответствии с общественным положением и состоянием жениха и невесты, здесь в счет идут только человеческие заслуги, и такая любовь предполагает полное равенство партнеров. Заключение брака, мотивированное семейными интересами, в подобной ситуации немыслимо. Об этом прямо говорится в красивом двустишии:

Молодые люди влюбляются, находят путь друг к другу очень быстро. Для любовных историй, которые могли бы стать материалом для литературы, здесь, похоже, нет места. Потому что любовный роман протекает приблизительно так: