Николай Добролюбов - Путешествие на Амур

Скептические положения г. Завалишина, давно уже им повторяемые в нескольких газетах и журналах, обратили на себя некоторое внимание хвалителей наших амурских успехов, и вследствие того, например в иркутской газете, появились разные сознания в промахах и исправления прежде сообщенных известий. Но все это скрашивалось тем, что, конечно, теперь еще многого нет, время еще не настало, однако скоро оно настанет, и настанет непременно, как только край станет заселяться. «Денег и людей!» – вопиял г. Романов в «Русском вестнике». «Надо колонизировать Приамурский край, – изъяснял корреспондент «С.-Петербургских ведомостей» еще в прошлом году, – в больших размерах распространить тут русское население, развить пароходство и судоходство по Амуру, то есть сделать из этой реки то, к чему она предназначена самою природою: быть великим торговым путем для Восточной Сибири… Начало всему этому, – заключал корреспондент, – положено уже в предыдущие годы…»{6} Затем следовали известия, что близ устья Амура существует уж город Николаевск, что везде строятся казачьи станицы, что много есть уж по Амуру зародышей будущих городов и т. п. Это по крайней мере было скромно, и потому нельзя было не верить и нельзя было не поддаться некоторым надеждам. Но неугомонный г. Завалишин разрушает и эти надежды. И, что всего горестнее, – он показывает даже, как и отчего эти надежды несбыточны, и показывает так ясно и просто, что и усомниться трудно. Возьмем из его статей несколько фактов и по этой части, чтобы дополнить характеристику того, что доныне делалось и теперь делается на Амуре.

Начнем с того, что г. Завалишин, вопреки всем уверениям, что народ валом валит из России на Амур, утверждает, что добровольных переселенцев до сих пор никого не было. Как ни неожиданно подобное утверждение, но ему нельзя не поверить уже и потому, что иркутская газета, прежде говорившая о множестве переселенцев, сама тоже созналась, что добровольных переселенцев действительно никого не было, но что они непременно будут… И то хорошо, разумеется; но теперь дело не о будущем, дело в том, что теперь нет переселенцев. Были охотники в 1855 году; но после их не нашлось, несмотря на все вызовы и льготы. Г-н Завалишин сам удивляется этому и спрашивает: «Кажется, давно ли было, что Амур составлял идеал стремлений всего здешнего населения, и когда ничего не требовали, никаких льгот, кроме дозволения, хотя бы безмолвного, – хотя бы только непрепятствования переселяться туда? Как же это случилось, что в такой короткий промежуток дело повернулось так, что переселение на Амур, в повсеместном почти убеждении, сделалось непривлекательным?..» И в ответ на эти вопросы он рассказывает следующую простую историю («Вестник промышленности», № 10, стр. 69–71):

Добровольных переселенцев 1855 года сплавили на устье Амура, сказав им, что их поселят близко; в надежде на это зажиточные взяли с собою много хлеба и других хозяйственных предметов и пригнали много скота, как вдруг им объявили, что они могут взять только небольшое, определенное количество всего. Таким образом, тот, кто не имел провожавших его родных или знакомых, с кем мог бы отослать излишнее, – чего не позволяли взять, бросили даром или продали за бесценок купцам, особенно скот (по причине страшной дороговизны прокорма, около Шилкинского завода); а те, разумеется, перепродали при случае, и даже в казну, с огромным барышом. И вышло то, что этот образ действия доставил выгоду, конечно, одним спекулянтам-купцам, а на переселенцев пали все невыгоды. Надо сказать, что такие же точно последствия имели и все другие распоряжения, предпринятые будто бы для пользы края и улучшения участи низшего класса. Оттого-то он и недоверчив к подобным обещаниям, и ничто его так не пугает, как перемены, о которых говорят ему, что для него они к лучшему. Настоящее положение добровольных поселенцев на устье Амура вот каково; может быть, что они разъезжают зимою с колокольчиками и бубенчиками, да в этом ли дело и желательный успех? На четвертый год пребывания своего на месте они не довели хлебопашества до одной еще десятины на ревизскую душу, оставались долее двух лет на казенном продовольствии и задолжали в казну. Вот и говорят теперь, что они лентяи, что нужны меры строгости; но известно, что это средство – решительно бесполезно.

Разумеется, что после этого нельзя было ожидать более добровольных переселенцев, особенно когда и последние известия от выходивших с Амура не были в пользу переселения. Как о характеристическом явлении, упомянем о том, что некоторые отставные нижние чины, иные семейные, вышли оттуда; а как бы, казалось, не остаться на том приволье, которое, как уверяют, существует там для них, особенно когда уже раз были на месте?

Между казаками также не нашлось добровольных переселенцев; вот и стали переселять казаков – конных по наряду и выбору, пеших – по жребию. Были, правда, между казаками так называемые добровольно будто бы идущие за других; но это был только скрытый наем. Так как открытый наем не допускался, то наемщик объявлял, что идет за такого-то добровольно. Но и тут, несмотря на то, что брали иногда огромную плату, эти наемщики были преимущественно из таких, которым или не при чем было оставаться, или семья разделялась так, что ни отправляющейся, ни остающейся части хозяйствовать было невозможно, или, наконец, их побуждала крайняя нужда в деньгах. Что же касается до добровольных из другого звания, в небольшом числе (из расформированного гарнизонного полубатальона), то это исключительные случаи, объясняемые положением, в каком они находились.

Предполагают еще одно средство: приглашать на Амур с безвыгодных или менее выгодных мест. Но, во-первых, где нет естественного, добровольного предпочтения, там все приманки льготами, вспомоществованиями от театров, концертов и пр. искусственные средства – капля в море; во-вторых, по нашему убеждению, это очень вредно для будущего, когда все же рано или поздно придется опять заселять и эти места: ведь нельзя же, ради неимения кем заселить одно место, превращать другие, промежуточные, в пустыни, да еще искусственными средствами. Хорошо и то, что люди сами живут тут и хотят жить, потому что, как бы худо место ни было, но кто прижился на нем, тех удержать более причин и легче, нежели водворять новых.

Наконец, чтобы найти благовидный предлог выселить кого-нибудь на Амур, не выказывая прямого насилия, прибегают к выселению разбросанных между государственными крестьянами чересполосно казаков, под предлогом уничтожения чересполосности и сокращения расстояния. Но зачем же не сделали этого при образовании войска? И за что эти люди будут отвечать за чужие ошибки? Мы давно, еще с 1834 года, настойчиво обращали на это внимание. При обращении горных крестьян в пешие казаки был самый благоприятный случай сделать размен с общими государственными крестьянами, как для уничтожения чресполосности, так и для сокращения протяжения в пределы соразмерности, чтобы соделать возможным доброе управление; а то десятый батальон, в одну линию, протянут с лишком на 300 верст. Тогда не сделали этого по доводам неосновательным, а теперь выселяют для этого целые селения!

Таким образом, и принудительные переселения были очень слабы и только расстроивали экономию тех мест, откуда выселялся народ. У казаков, которых стали переселять по жребию, первым следствием этого была небрежность обработки своей земли и весьма естественное старание заблаговременно сократить свое хозяйство. А между тем новым переселенцам есть было нечего. В 1857 году хотели переселить на Амур целую пешую казачью бригаду; 500 семейств было переселено; но затем переселение вдруг остановилось, по уверению корреспондента «С.-Петербургских ведомостей», – вследствие неопределенности наших отношений к Китаю. Но переселение началось раньше, чем получено известие о заключении Айгунского трактата; когда же отношения были более неопределенны, – до трактата или после его?.. Настоящая причина остановки переселения 3500 семейств, уже определенных жребием и расстроивших свое хозяйство, заключалась в том, что хлеба не было; оттого и объявили, чтобы шли только те, кто может идти на своем содержании, а прочие могут оставаться. Но это объявлено было уже в августе, когда здесь только доканчивают сено и убирают хлеб; под пар землю парят и поднимают залежи к следующему году гораздо ранее летом, и естественно, что все, назначенные жребием к переселению, ничего этого не делали… В августе поправляться было уже несколько поздно…

Участь переселенцев вообще была незавидна. Несмотря на уверения г. Романова, что «страну успели и умели обеспечить продовольствием, как это было всегда, а служащих в ней – теплым и удобным помещением», – оказывается, что и продовольствие и помещения были в положении весьма печальном. Смертность была очень велика: много казаков погибло на сплавке 1857 года, много других – при приготовлении к ней, когда, по неимению хоть бы временной казармы при амурских магазинах, на Ингоде люди жили в землянках, и больные не вмещались в занимаемых под лазареты домах. Хотя все отряды едва ли доходили до 500 человек, число больных доходило до 100, а смертность в месяц – до 15 человек («Морской сборник», № 7, стр. 52). Относительно помещений для поселенцев г. Завалишин решительно не согласен с отрадными известиями, которые сообщались в газетах. Писали, что в Благовещенске строится церковь, построено несколько десятков домов; г. Завалишин уверяет, что церковь не строится, а разве только что, может быть, заложена; дома же, в сущности, – не что иное, как «мазанки в один плетень, поздно обмазанные и потому зимою сырые и холодные, – отчего болезни и их последствия». Писали, что на Амуре станицы строятся; г. Завалишин говорит, что действительно строятся, но уже и переносятся на другие места, не успев отстроиться; планы, судя по рисунку, – однообразны и неудобны («Морской сборник», №№ 5 и 7). Вообще хозяйственные распоряжения в том крае характеризуются, между прочим, следующими эпизодами, рассказанными г. Завалишиным: