Эдуард Бабаев - «Анна Каренина» Л. Н. Толстого

Из этого можно как будто сделать вывод, что Толстой хотел изобразить Анну как некую злую силу, как демоническую или роковую женщину. Но никто из комментаторов романа как будто не обращает внимания на слова Левина, сказанные в самом конце книги: «А я чем же объяснил существование? Существованием? Ничем? Дьявол и грех?»

Анна и является в романе воплощением «существования» с его горячим требованием личного счастья, с его нетерпением, страстями, раздражением и упорством. Существование, не освященное нравственным сознанием, как бы вырвавшееся из-под власти «закона», это и есть путь Анны Карениной.

Но если бы она не понимала требований нравственного закона, не было бы у нее и чувства вины. Не было бы и никакой трагедии. А она близка Левину именно этим чувством вины, что и указывает на ее глубокую нравственную природу. «Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват», — говорит Левин. А разве не это чувство привело Анну в конце концов к полному расчету с жизнью?

Анна была похожа на «беззаконную комету в кругу расчлененном светил». Но здесь само существование обращается в хаос, который и поглощает ее «державу».

Трагедия Анны тем особенно знаменательна, что в ней нет ничего исключительного, как нет в ней и ничего, что было бы свойственно только ей одной. Она лишь уступала тем требованиям жизни, которые как бы заложены в самой природе человеческого существования.

Долли, например, в отличие от Кити не видит в Анне никаких «роковых» или «дьявольских» примет. «В чем же она виновата? — размышляет Долли. — Она хочет жить». Как это ни странно, именно Долли оправдывает Анну. «А они нападают на Анну, — думает она. — За что? Что ж, разве я лучше?» «Очень может быть, и я бы сделала то же». Вот именно в этом искушении и состоит комплекс Анны Карениной.

Даже Долли признается в том, что и она могла бы поступить так же, как Анна Каренина, если бы… Если бы страсти взяли верх в ее душе.

Исключительным в судьбе Анны Карениной было не нарушение закона во имя «борьбы за существование», а сознание своей вины перед близкими ей людьми, перед самой собой, перед жизнью. Благодаря этому сознанию Анна становится героиней толстовского художественного мира с его высоким идеалом нравственного самосознания.

Вопрос о семье, браке и разводе был вопросом времени. Особенную остроту он получил в критическую эпоху 60-х годов. Новые веяния в семейной жизни и требования перемен в законодательстве о браке связывали, и не без оснований, с влиянием на умы современников так называемой «нигилистической литературы».

Господствующей и официально признаваемой формой брака был и оставался церковный брак. Брак, освященный церковью, есть «таинство»; союз заключается «на небесах», поэтому он вечен, нерасторжим и непостижим: «тайна сия велика есть». «О религиозных отношениях между женою и мужем, как христианами, я не буду говорить — понятия об этом установлены учением церкви о таинстве брака», — писал Н. Г. Чернышевский[33].

Однако церковный брак не решал отношений между мужем и женой, как характерами. Об этом и говорил Чернышевский в своем знаменитом романе «Что делать?», который оказал на современников и многие последующие поколения столь сильное влияние, что с общественным значением этой книги не может сравниться никакое другое произведение русской литературы XIX века.

«Ведь я видела семейную жизнь, — говорит Вера Павловна, мыслящая героиня романа «Что делать?», — …Ведь у меня есть подруги, я же была в их семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами, — ты не можешь себе представить…» Радикальная мысль, к которой она приходит, имеет свою «краткую формулу»: «так не следует жить людям».

Толстой считал, что и гражданский брак сам по себе не может решить вопросов об отношениях супругов. Что же касается общественных прав женщин, то их домашние права казались Толстому более значительными… Некоторые его общие идеи высказывает в романе старый князь Щербацкий, который смеется над «новыми идеями»: «Все равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что женщинам платят, а мне не хотят…»

Князь Щербацкий принадлежит к тому же типу «старого помещика», «патриархального семьянина», который был изображен Толстым еще в начале 60-х годов в комедии «Зараженное семейство». Тогда Толстой склонен был считать новые веяния лишь «болезнью» времени. И он саркастически рисовал «семинариста» Твердынского и «либерала» Венеровского, которые «заносят заразу» в честное семейство. Пьеса Толстого была неудачна именно потому, что в ней чувствовалась предвзятая мысль, чувствовалось раздражение автора.

Один только старый помещик Иван Михайлович еще был симпатичен Толстому. Он находил в его привязанности к семье и детям, в его патриархальности какие-то человеческие черты. Но герой пьесы «Зараженное семейство» был крутым и скорым на расправу, уверенным в своей силе и власти. В отличие от него старый князь Щербацкий не так уверен в своей правоте и предпочитает шутить там, где его предшественник готов был взяться за «розги»… Само время переиначило и тему, и ее решение в творчестве Толстого.

Князь Щербацкий — лишь один из персонажей обширного романа. И Толстой вовсе не навязывает своих идей другим героям своей книги. Великодушная Долли сочувствует Анне, самым явным образом нарушившей таинство церковного брака: «Она хочет жить. Бог вложил нам в душу это». Ее разрыв с мужем Долли очень тонко и по-женски объясняет не тем, что она полюбила Вронского, а тем, что она не любила Каренина. «Анна не любила своего…»

В Воздвиженском Анна и Вронский устраивают свой дом вполне аристократически, но есть в их отношениях и нечто такое, что было почерпнуто у «новых людей». Еще Вера Павловна говорила, что не следует супругам быть «все вместе да вместе»: «Надобно видеться между собою или только по делам, или когда собираются вместе отдохнуть, повеселиться». Княжна Варвара, гостившая в Воздвиженском, рассказывает с восхищением: «Сходятся за утренним завтраком, а потом расходятся…» Рассказывает она по-французски, так что прямая цитата из романа Чернышевского становится почти неузнаваемой.

Кстати, в Воздвиженском является вдруг и молодой доктор-нигилист, какой мог быть приятелем Лопухова или Кирсанова. Он несколько эпатирует «чистокровное общество», но его здесь принимают и относятся к нему с уважением, без предубеждений. «Потом доктор, — говорит Анна, — молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом… Но очень хороший доктор…»

В черновиках романа нигилистам в «Анне Карениной» отводилась какая-то значительная роль[34]. Там есть набросок плана и такая фраза: «Встреча с нигилистом, его утешение» (20, 3). Утешение нигилиста могло состоять и, по-видимому, состояло в указании на «нелепость» апостольской угрозы: «Жена да убоится мужа своего», а может быть, и в надеждах на новые условия свободы, создаваемые гражданским браком в отличие от брака церковного. «Ясность не в форме, а в любви», — говорит Анна Каренина.

Вронский хотя и не упоминает о гражданском браке, но самым решительным образом протестует против того, что он и Анна поставлены условиями нерасторжимого брака вне закона. «Жребий брошен, — говорит Вронский. — И мы связаны на всю жизнь. Мы соединены самыми святыми для нас узами любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. Но закон… Моя дочь по закону — не моя дочь, а Каренина. Я не хочу этого обмана».

Хотя Вронский и принимает у себя нигилиста, сам он вовсе не нигилист. И желает действовать применительно к существующим законам. Поэтому он убеждает Анну писать Каренину, добиваться развода — «даже для того, чтобы просить государя об усыновлении, необходим развод… Я понимаю, что ей мучительно. Но причины так важны…».

Свою «семью», несмотря на то, что она остается вне закона, Вронский называет «нормальной семьей». Ее можно принять за модель гражданского брака не в юридическом, конечно, а только в том смысле, что она возникла как отрицание или нарушение церковного таинства и целиком основана на «искренней взаимной привязанности», как этого требовала мораль «новых людей». В этом смысле и роман «Анна Каренина» был своеобразным подтверждением тех требований времени, которые были сформулированы Чернышевским.

Приписывание нигилистам того, что было настоящим поветрием времени, Толстой считал делом несерьезным. То, что кому-то казалось принадлежащим лишь нигилистической литературе, Толстой изобразил как требование истории, проникающее во все сферы жизни, если даже светская дама Анна Каренина оказалась причастной к этим новым велениям совести.

Толстой видел несомненную связь между разрушением социальных основ современного общества, построенного на сохранении традиций и преемственности, и распадом семейных устоев в дворянском кругу. Не только семья Каренина, но и семья Облонского разрушается на глазах. Облонскому уже даже самый обычай венчания в церкви кажется нелепым: «Как это глупо, этот старый обычай кружения: «Исайя, ликуй!», в который никто не верит и который мешает счастью людей…»