Людмила Татьяничева - Каменный Пояс, 1982

Открылась обжитая долина, пересеченная забытой уже зимней дорогой. Виднелись обтаявшие стога снега, бревенчатые строения, почти до кровель укрытые сугробами. На том месте, где дорога сходилась с трассой зимника, добродушно бормотал оранжевый громадина ДЭТ-250. На тракторных санях — бочки с бензином и фляги с маслом. Аблов кивнул на дежурный тягач-заправщик, предложил остановить ЗИЛ и передохнуть. Лицо Володи осунулось, покрылось испариной.

— Нет, никак нельзя, — отказался Ушмондин, — солнце на закат смотрит.

Только теперь Роман Яковлевич увидел сгустки теней в снеговых лунках под деревьями, в рубчатом тракторном следе. Зимник в долине, обдуваемый низовым ветром с реки, позволял держать скорость. Роман Яковлевич, покорясь ровной качке, обмяк, расслабился и стал видеть увалы главного зимника, посыпанные крупным песком, вереницы машин, одолевающие затяжной подъем. Услышал позывные радио Коми, точно было утро и он просыпался в своей нагретой постели. Голос диктора звучал предельно отчетливо и знакомо: «Сегодня температура воздуха в северных районах республики минус 32 — минус 41. В районах Северного Урала — минус 51. В местах выпаса оленей — поземка, возможен буран».

ЗИЛ прошел долину и катил по просеке в тайге. Свет здесь был призрачным, каким-то подводным, с еловых лап и сосновых ветвей опускались зеленоватые нити и черные пряди лишайника. Комли стволов замшелые, вершины скрадывают небо. Ушмондин смотрел теперь веселей.

— Небольшой перекур, — сказал он Аблову, — по техническим причинам.

— По каким? — напугался Роман Яковлевич.

— Лед на тормозные колодки настыл, — Володя дотянулся до молотка в ногах Аблова, — минутное дело.

Аблов прошелся вдоль отвала, наслаждаясь покоем и величавостью здешней тайги. И опять стал слышать отдаленный рокот моторов, но теперь будто бы спереди или даже со стороны, из-за ближайшего пологого увала. Володя стучал молотком, каждый удар был звонким, словно вспархивал, летел, натыкаясь на деревья, и повторялся по обе стороны зимника. Рокот моторов между тем становился отчетливым. Володя отложил работу и прислушался, стоя на одном колене, показал на склон увала.

— Челябинцы возвращаются…

— Да? — не верилось Аблову. — Думаешь, они? Прошли, значит.

— Наверняка прошли, а иначе зачем возвращаться.

Эхо несло шум моторов впереди автомобилей, кружило, наполняя тайгу разнотонным рокотом. Первым шел ЗИЛ Василия Бушухина. Автомобиль без груза скользил, притормаживая, раскатывался, лихо врезался в глубокие лужи. Следом за ведомым поспешали автомобили Ивана Батурина и Володи Пономарева. Роман Яковлевич замахал, требуя, чтобы машины остановились, разволновался, вдруг вспотел и, торопясь, подкладкой шапки обтер лицо.

— И что, мужики, все по уму? Руки, ноги целы? — замолчал, вспоминая что-то важное, о чем не забывал от самой Печоры: — Да! Ну все-таки, ручей на повороте… Ну, тот самый, проехать можно?

— Нет ручья, порядок! — почти кричал Бушухин. — Засыпали напрочь, елки-моталки! Ничего не осталось, зимой бы так!

— Ну, поздравляю от лица сводной колонны, — торжественно продолжал Аблов, — ждите благодарственные письма домой и премии. За вами право первыми грузиться на платформы.

— Законно! И спасибо, — отвечал Бушухин. — А до платформы нам еще доехать надо. — И надавил кнопку сигнала…

За ведущим, тоже не переставая сигналить, двинулись Батурин и Пономарев. Подходили машины верхнеуральцев, суматошное эхо металось по тайте. Промчали ЗИЛы Николая Федотова и Сергея Ефремова, магнитогорца Раиса Байназарова. Боковые стекла были опущены, и каждый водитель, проезжая мимо Аблова, салютовал рукой или приветственно кивал. Володя Ушмондин сигналил ответно долгой радостной нотой.

Тайга за увалом пошла с буреломом, тесная и суровая. Зимник опустился в распадок, и Аблов снова испытал и тряску, и сильную качку. Он зашиб локоть о дверку, ссадил бровь, но не ругался, продолжая чему-то радоваться.

В светлой сосновой роще, где зимник одним рукавом указывает направление на 41-ю буровую, другим — к поселку Денисовка, песок и мелкая щебенка перекрывали русло капризного ручья. Бензовоз КрАЗ и трактор с бульдозерным ножом дежурили по обе стороны переправы. Под тонкой, согнутой дугой сосенкой неудачник Теселкин менял передние рессоры. Тракторист и водитель бензовоза помогали ему с охотой и старанием.

За ручьем зимник стал петлять, огибая озерные заводи и болота. Аблов считал встречные машины, прикидывал, сколько тонн груза перевезет колонна к исходу суток. Саднило бровь, ломило поясницу, плечи отяжелели и занемели. Тайга становилась все мрачнее, все чаще встречались гари с черными мертвыми деревьями.

Площадка буровой предстала неожиданно, огороженная комьями снега, мерзлой глины, вывороченными пнями. Домик бурмастера, котлопункт, жилой барак были недавно собраны, хранили смуглый восковой глянец. Володя подогнал ЗИЛ к навесу, где грузчики принимали цемент и барит. Автомобили с углем разгружались метров за сто в стороне. Володя Ушмондин собрал путевые документы, довольно резво зашагал к домику.

Роман Яковлевич, кряхтя, вылез из кабины. Болел ушибленный локоть, и немного кружилась голова. Он обошел фермы будущей буровой вышки, подмявшие сосновую поросль, ящики и контейнеры с оборудованием, механизмы, накрытые толем и брезентом. По брезенту бегала, попискивая, синица. Просторную поляну, которую буровики приспособили к приему вертолетов, теперь заняли автомобили, готовые в обратный путь. Бульдозер выскреб снег на поляне, и под ногами темнел брусничник, проседали наплывы бархатистого мха и сиротски зеленели кустики черники.

— Эх, эпидемия! — ругался миасский водитель Дубов. — Картер пробило.

Челябинец Ярушин прибирал в кабину домкрат. Магнитогорец Чамзин закручивал проволокой запоры бортов. Сухорев и Шамыгин улыбались Аблову и как бы ждали его, опустив руки в карманы одинаковых спецовочных курток.

— Больных ищешь, фельдшер? — начал разговор обычной подначкой Сухорев.

— Надел бы халат, сидел бы в бараке, — продолжал в шутку Шамыгин. — Больные должны искать фельдшера.

— Как это «сидел»? — нарочито осердился Аблов. — Такое событие. Сегодня последний рейс, богинаги.

— Какой рейс? Последний? — переспросил Сухорев. — Знаешь, когда он последним будет? — И засмеялся.

Засмеялся Сухорев, и Роман Яковлевич засмеялся, чувствуя, как отпускает его тупая резь в пояснице, позволяет распрямиться, расправить плечи.

Солнце опускалось. Закат был ветреным и тяжелым. В сумеречном воздухе оставалась сырая весенняя свежесть, и было тихо вопреки шуму моторов и голосам на буровой. Алый свет отразился в окнах барака, и Аблов ощутил почти тоску, незнакомую доселе нежность к этому закатному солнцу, к тайге, к мелколесью, которое так круто потеснил бульдозер. Он понял как-то сразу, в единое короткое мгновение, что жаль ему оставлять трассу, расставаться с водителями, буровиками и геологами. Но расставание неизбежно, а встреча — маловероятна. И никак невозможно совместить рассветы и закаты в Коми с зорями в родных ему степях, на берегах горных озер, нельзя видеть солнце Большеземельской тундры на перевале за Юрюзанью.

И остается держать в сердце, в памяти все пережитое, познанное в этой далекой, по теперь душевно близкой стороне. Остается помнить все и быть гордым, сознавая свою причастность к большой работе, к важному делу, которое сближает людей, где бы они ни жили.

Аблов вернулся на Площадку геологов глубокой ночью. Небо черно и звездно. Теплый ветер стучит в окно штабного балка телефонным проводом. Диктор радио Коми передает экстренное сообщение: «Вниманию работников автомобильного транспорта, строителей и геологов. Переправы через реки республики закрыты для всех видов транспорта».

Теплый ветер кропил оконное стекло весенней капелью.

«Рабочее созвездие». Так назвали совместный сборник поэты Ворошиловграда и Челябинска, посвятив его 60-летию образования СССР. Вышел он в ордена «Знак Почета» издательстве «Донбасс».

«Сердце — к сердцу, душа — к душе, руки — воедино. Через большие расстояния, не чувствуя расстояний, — это знаки настоящей дружбы, зиждущейся на обоюдном уважении и творческом соревновании. Так началась дружба между шахтерами и металлургами, между машиностроителями и хлеборобами двух экономически мощных областей — Челябинской и Ворошиловградской, и так вошла она в творчество профессиональных и самодеятельных коллективов, и так пришла к литераторам», — написал в предисловии к сборнику известный украинский поэт и прозаик, ответственный секретарь Ворошиловградской писательской организации Никита Чернявский.