Е Ермилова - Поэзия Иннокентия Анненского

Е.В.Ермилова

Поэзия Иннокентия Анненского

Иннокентий Анненский - человек необычной поэтической судьбы. Первый и единственный прижизненный сборник своих стихотворений - "Тихие песни" - он публикует под псевдонимом - Ник. Т-о, который Александр Блок в своей сдержанной рецензии на сборник назвал "сомнительным", "наивным". К моменту выхода сборника - 1904 год - Анненский был уже не просто немолодым человеком с устоявшимся миросозерцанием, - к этому времени он достиг вершины, апогея своей служебной и научной деятельности. Он - видный сановник, директор Николаевской гимназии в Царском Селе, постоянной резиденции царя, что, естественно, делало службу Анненского особенно сложной и ответственной. Он известный педагог, автор нескольких статей на педагогические темы в специальных журналах. Он - замечательный ученый-филолог, который главным делом своей жизни считает перевод трагедий Еврипида (с комментариями и статьями), создатель и оригинальных трагедий на еврипидовские сюжеты. Словом, к 1904 году - это человек вполне устоявшейся и даже предрешенной судьбы, - жить ему оставалось всего пять лет.

"Тихие песни" славы автору не принесли. В них угадывалась истинная и глубокая скорбь, которая, однако, отливалась в манерную изысканность декадентских переживаний. Мы порой высказываем сожаление о том, что Анненский не сразу был узнан и принят: две рецензии - Блока и Брюсова, поэтов, заметивших "юную музу", написаны в снисходительном тоне. Тем не менее нужно скорее удивляться прозорливости Блока, угадавшего живое лицо поэта под декадентской маской: "душа как бы прячет себя от себя самой, переживает свои чистые ощущения в угаре декадентских форм"; угадавшего подлинность боли под банальностью декадентского отчаянья: "Нет ли в этой скромной затерянности чересчур болезненного надрыва?" (Рецензия написана в 1906 году, когда для самого Блока очень остро стоял вопрос о декадентском "угаре".)

Противоречивость и некоторая загадочность образа Анненского, замеченная Блоком, отнюдь не снята и позднейшими размышлениями о его творчестве. Эту свою будущую форму существования в сознании читателей Анненский предугадывал сам:

Пусть травы сменятся над капищем волненья

И восковой в гробу забудется рука,

Мне кажется, меж вас одно недоуменье

Все будет жить мое, одна моя Тоска.

Это не значит, что тайна непременно подлежит разгадыванию и что противоречия вообще могут быть сняты: они входят в само понятие о_б_р_а_з_а Анненского, каким он предстает каждому новому поколению читателей.

Вопрос об образе поэта-лирика и его отношениях с реальностью биографии и реальностью творчества непрост. Он ясен и бесспорен, когда имеешь дело со стихами как с завершенным результатом творчества. Но иногда возникает ощущение, что есть еще и о_б_р_а_з а_в_т_о_р_а, живущий как бы помимо своих творений. Этот образ может восходить до образа всенародного - таков для русской поэзии Пушкин. Но есть поэзия, существующая на самой грани жизни и искусства, как бы недовоплощенная, не остывшая в "вещах", - таков ранний символизм "соловьевцев", включая даже и "Прекрасную Даму" Блока. А уж "образ Белого" неизмеримо ярче и живей воспринимался, - и современниками и последующими поколениями, - чем "стихи Белого".

Особый случай представляет собой поэзия Анненского.

В его стихах глубокая искренность, интимность переживаний, даже таких сложных, как растерянность перед жизнью и перед ее мгновениями, трагизм безверия, страх смерти, - находят и безупречно адекватную форму. Никакой наспех брошенной, неотделанной поэтической мысли, никакого неряшества и "распущенства" (так сам он называл небрежность в одежде).

Вот начало стихотворения о ночных кошмарах - о сне, подобном смерти (тема сна и бессонницы - частая тема Анненского):

Сила господняя с нами,

Снами измучен я, снами...

Словно естественно сорвавшийся вздох, почти и не искусство. Но вместе с тем и очень "сделанные" стихи, спаянные изнутри каламбурной рифмой. Внутренняя мотивировка истерзавшего сознание кошмара ощутимо убедительна, назойливое повторение слов естественно.

Как отличен этот один из первых представителей нового века поэзии от своих предшественников и современников, последних поэтов века XIX, Апухтина и Фофанова, или такого "переходного" поэта, как Случевский, у которого "проникновенного безумия сполохи" (как он сам определял свою поэзию), в сущности, и не находят адекватной формы, остаются "незавершенными". У Анненского же, напротив, нет стихов "несделанных", "недовоплощенных". Эту кажущуюся противоречивость Анненского не следует понимать прямолинейно, как противоречие между его "жизнью" и его "искусством". Да, крупный сановник, затянутый, "накрахмаленный"; кабинетный ученый, филолог-классик, - и такие доверительно-открытые, болезненно-надрывные стихи... С их изломанностью, неровностью интонации, обрывистым синтаксисом, подсказываемыми многоточиями, недомолвками и паузами. Все эти особенности стиха Анненского в сочетании со строгой и выверенной композиционной и звуковой "построенностью" и рождают контраст, контраст внутри самого творчества как органическую и неотъемлемую черту его лирического мира.

* * *

Напомним некоторые факты биографии Анненского, которые помогут нам яснее представить "образ Анненского" и образ его лирического мира.

Иннокентий Федорович Анненский родился 20 августа 1855 года в Омске, где в это время отец его, Федор Николаевич, занимал должность советника и начальника отделения Главного управления Западной Сибири. С 1860 года семья живет в Петербурге, отец получает должность чиновника особых поручений в Министерстве внутренних дел. Но в 1874 году его разбивает паралич, и материальное положение семьи становится очень трудным.

Анненский рос ребенком слабым и уединенным. В возрасте пяти лет он перенес тяжелую болезнь, которая отзывалась на его здоровье в течение всей жизни. Это отобщало его от сверстников. В "Жизнеописании", составленном для получения "Свидетельства о зрелости" (необходимо было для поступления в университет), Анненский пишет: "С тех самых пор, как я ясно начинаю себя понимать, я рос слабым, болезненным ребенком и, в отношении физического развития, оставался далеко позади сверстников..." Он говорит далее о пристрастии к чтению, о том, что учение давалось ему легко, и о том, что в его детские годы надзор за ним был преимущественно женский. "Насколько я помню, те детские, преимущественно шумные и подвижные игры, которые свойственны мальчикам тогдашнего моего возраста, рано перестали занимать меня, да и вообще никогда особенно меня не занимали. Самое свойство моего организма делало меня менее подвижным и отчасти более солидным сверстников".

Тут образ Анненского, который нам знаком из мира его лирики, уже вырисовывается отчетливо. И как будто неизбежны были здесь и раннее душевное развитие, отчужденность от сверстников и даже выделяющая его ранняя "солидность". Существенно и то, что он рос "под женским надзором"; надо заметить, что и всю его жизнь он был окружен нежным и чутким женским вниманием, раскрывавшимся навстречу душевной глубине и боли поэта. Не случайно он, в быту почти со всеми такой замкнутый и сдержанный, даже чопорный, с такой полной душевной открытостью изливает душу в письмах к нескольким своим корреспонденткам. Так не пишутся письма, если есть хоть малейшая опасность недопонимания, они подразумевают всецелую глубину приятия и безоглядной веры. На эти свойства женской души поэт отзывался чувством вины и благодарности:

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,

Ревниво, бережно и страстно был я мил...

О, сила любящих и в муке так спокойна,

У женской нежности завидно много сил.

В 1875 году Анненский поступает в Петербургский университет на историко-филологический факультет. Тут сразу определился на всю жизнь круг его интересов, - он специализируется в области классической филологии. Багаж его филологических познаний был, по-видимому, очень велик. Его сын и первый биограф, В. Кривич, писал, что он помнит цифру 14, - когда говорилось о количестве языков, которыми владел отец.

Значительную роль в формировании Анненского как личности сыграл его старший брат, в семье которого он жил одно время и с которым всю жизнь поддерживал самые дружеские отношения. В своей позднейшей "автобиографии" Анненский пишет: "Мой брат Н. Ф. Анненский и его жена А. Н. Анненская, которым я всецело обязан моим "интеллигентным" бытием, принадлежали к поколению 60-х годов". Братья составляли разительный контраст. Об этом вспоминает К. Чуковский (был он в то время, по его словам, "необразованный журналист", уже написавший резкую, разгромную рецензию на книгу статей И. Анненского - "Об эстетическом нигилизме"; "Весы", 1906, э 3-4). "Странно было думать, что он - единоутробный брат Николая Анненского, неугомонного остряка, у которого душа была даже чересчур нараспашку. Все интересы Николая Федоровича сосредоточились на общественных вопросах... он был типичный радикальный интеллигент того времени, враждебно относившийся к декадентскому искусству, к символизму, а Иннокентий Федорович, очень далекий от социальных вопросов, был близко связан с символизмом, с зарубежным искусством, с позднейшими литературными течениями Запада. Один был общителен, демократичен, разговорчив, другой - даже с любимой племянницей, с "Танюшей", держался чопорно и чинно, в духе царскосельской элиты".