Дмитрий Калюжный - Другая история Московского царства. От основания Москвы до раскола [= Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола]

Руководствуясь подобными ответами, царь указал сжечь разрядные книги, в которых записывались местнические дела, и отныне всем быть без мест. На это собрание единодушно отвечало: «Да погибнет в огне оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь — во веки». Так передаёт «Соборное уложение» 1682 года. Но ещё за 70–80 лет до этого дня боярство очень крепко держалось за право местничества!

«По какой же причине нарушился старый обычай без малейшего сопротивления со стороны тех, которые шли когда-то под опалу и в тюрьму, отстаивая родовую честь? — спрашивает С. Ф. Платонов. — Дело в том, что места были относительны; само по себе низкое место не бесчестило родовитого человека, если только такие же места занимали с ним одинаково родовитые люди. Поэтому, чтобы считаться местами, надо было помнить относительную честь стародавних честных родов. Но в XVII в. родовитое боярство или повымерло, или же упало экономически…»

Короче, полагают, что считаться местами стало очень трудно. К тому же в счёты мест постоянно впутывалось неродовитое дворянство, поднявшееся по службе благодаря упадку старого боярства. В 1668 году, например, из 62 бояр и думных людей только 28 принадлежали к тем старым родам, предки которых в XVI веке были в Думе, то есть соотношение неродовитых к родовитым было 55:45. Ключевский по этому поводу писал, что «не боярство умерло, потому что осталось без мест, чего оно боялось в XVI в., а места исчезли, потому что умерло боярство, и некому стало сидеть на них».

Но мы должны заметить, что и в те времена, и позже отношение к местничеству не было столь повсеместно отрицательным. Эта история аналогична той, когда, затеяв переход от «Советской власти» к «Новой России», разрушили и выкинули вон не только действительно вредное, но и полезное. Правильное, нужное дело — уничтожение «богоненавистного, враждотворного и братоненавистного местничества» заодно разрушило традицию родовой ответственности и родовой взаимовыручки, причём не только в среде аристократии.

Вся Русь представлялась большой семьёй во главе с Государем, прямым представителем Бога на земле. «Простой народ» держал свою родню в памяти, а русская знать вела разрядные книги. Книги сожгли, но не лукавство ли — утверждать, будто бы местничество мешало талантливым и незнатным добиться положения в государстве? Почему-то не учитывается, что при наличии местничества 55 % думцев составляли неродовитые; забывается, что крестьянский сын Никита Минов, ставши патриархом Никоном, в отсутствии царя правил Русью. Царицей могла стать любая незнатная девушка, понравившаяся царю. Незнатных было немало в верхах, невзирая на местничество!

Отменяя родовое местничество, всё же требовалось найти замену этому общественному институту. Был внесён «Проект устава о служебном старшинстве бояр». Он предполагал полное разделение гражданских и военных властей, учреждение постоянных наместничеств (Владимирского, Новгородского и др.), строгое установление старшинства одного наместника над другим. Однако проект не был осуществлён, и замены родового старшинства (в местничестве) старшинством служебным (по должности) не последовало.

В самые последние дни царствования Фёдора Алексеевича был составлен проект высшего училища, так называемой Греко-Латинской академии. Он возник таким образом: с Востока в Москву приехал монах Тимофей, сильно тронувший царя рассказом о бедствиях Греческой церкви и о печальном состоянии в ней науки, так необходимой для поддержания на Востоке православия. Возник повод учредить в Москве духовное училище на 30 человек, начальником которого был сделан сам Тимофей, а учителями — два грека. Но поддержанием православия училище не довольствовалось, и появился проект академии. В ней должны были преподаваться грамматика, пиитика, риторика, диалектика и философия: «разумительная», «естественная» и «правая». Учителя академии предполагались быть все с Востока и, кроме того, с ручательством патриархов.

Но и этим не исчерпывалась задача академии, — она должна была следить за чистотой веры, быть орудием борьбы против иноверцев, из неё должны были выходить апологеты православия, ей присваивалось право суждения о православии всякого, и иноземца, и русского.

Нужно заметить, что академия была учреждена уже после смерти Фёдора; первыми её учителями стали вызванные с Востока учёные братья Лихуды (Иоаникий и Сафроний), а здание её появилось стараниями князя В. В. Голицына.

27 апреля 1682 года царь Фёдор умер. Остались его братья: Иван (16 лет) от брака царя Алексея Михайловича с Марией Ильиничной Милославской (1626–1669), и Пётр (10 лет), от второго брака с Натальей Кирилловной Нарышкиной (1651–1694). Остались также семь сестёр Фёдора, в том числе Софья (1657–1704). Царём провозгласили Петра, а по его малолетству правили мать и её родственники.

Фёдор умер молодым, в возрасте 21 года. Поскольку чуть позже умер юным и его брат Иван, возник миф о болезненности мальчиков из рода Романовых-Милославских. Да и отец их, Алексей Михайлович, к старости вдруг начал хворать и не дожил даже до шестидесяти. В итоге трон занял Романов из Нарышкиных, Пётр, 15-й отпрыск своего родителя. Были ли больны Фёдор и Иван по рождению?.. «Увлекались на Руси ядами, увлекались, и не меньше, чем в просвещённой Франции», — пишет Василий Комлев. А помнит ли читатель версию, согласно которой ушёл «в леса» к староверам «потерявшийся» сын Алексея, Михаил, родной брат Фёдора, Ивана и Софьи? Он бросил семью ещё до рождения Петра, и почему-то сохранил здоровье.

Возможно, что из-за весенней распутицы Михаил не очень быстро узнал о происходящих в столице событиях. А когда узнал, направил письмо младшей сестре, царевне Софье, с предложением передать власть ему, как единственно законному наследнику. Судить об этом можно только по косвенным свидетельствам. Летописец и сторонник Софьи монах Сильвестр Медведев запишет о послах Михаила:

«Таже подаша ей, государыне, писанную Великим Государем челобитную, глупства своего и лживословия полну, самую воровскую, безимянную и беззаручную…» (см. «Россия при царевне Софье и Петре I», М.: «Современник», 1990).

Предложение не было принято.

«…Что от их такова мятежа не унимаете?! Аще ли тако нам в порабощении быти — то к тому уже (с их) благочестивым царём и нам зде жити невозможно!..» (там же).

15 мая стрельцы подняли мятеж: убивали бояр, требовали смерти Нарышкиных. Власть поделилась, перейдя к главе Стрелецкого приказа князю Ивану Андреевичу Хованскому по прозвищу Тараруй и его сыну, а с другой стороны, — к царевне Софье и её фавориту князю Василию Васильевичу Голицыну. Историки, не учитывая глубинных течений раскольничьего движения, и совсем не имея в виду таинственного Михаила, этот момент русской истории замечают вскользь: что-то раскольники летом 1682 года шумели вместе с князем Хованским, затеявшим заговор то ли для себя, то ли ради воцарения Ивана.

Протопопу Суздальскому Никите, — возможно, послу Михаила Алексеевича, отрубили голову на Красной площади 11 июля, князей Хованских казнили в сентябре. Дума нашла компромисс, провозгласив царями Романовых из обеих «семей»: Ивана и Петра, а Софью — регентшей при них. Наступило время князя В. В. Голицына (?–1619).

Если сестра будущего императора умом не блистала, то уж её фаворит не зря носил голову на плечах. При регентстве Софьи князь Голицын официально именовался как «царственные большие печати и государей великих посольских дел оберегатель», то есть был, по европейской табели, государственным канцлером. Его первым, до воцарения Петра прозвали Великим, а чтобы не царствующий деятель ещё при жизни прослыл Великим, действительно следовало проявить величие помыслов и дел. С. Ф. Платонов пишет о нём:

«Личность князя В. В. Голицына — одна из самых замечательных личностей XVII в. Иностранцы, знавшие его, говорят о нём с чрезвычайным сочувствием, как об очень образованном и гуманном человеке. Действительно, Голицын был очень образованным человеком, следовал во всех мелочах жизни западноевропейским образцам, дом его был устроен на европейский лад. По характеру своего образования он близок был к малорусскому образованному монашеству и находился до некоторой степени под влиянием польско-католическим. Гуманность Голицына обращала на себя внимание современников; ему приписывали широкие проекты освобождения крестьян от частной зависимости. Внутренняя правительственная деятельность времени Софьи отмечена мягкостью некоторых мероприятий, быть может, благодаря влиянию Голицына. При Софье было смягчено законодательство о несостоятельных должниках, ослаблены некоторые уголовные кары, отменена варварская казнь — закапывание в землю живого. Однако в той сфере, где сильно было влияние не Голицына, а патриарха, — в отношении к раскольникам — незаметно было большой гуманности: раскол преследовался по-прежнему строго».