Александр Минкин - Президенты RU

…Ему было год и три, когда я вдруг затянул «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить».

Под эту махновщину тоже оказалось очень удобно: ему – спать, мне – толкать коляску и думать.

…Потом была черная разлука.

…Потом была встреча. И в первый вечер я запел ему на всякий случай «Баю-баюшки-баю». Вдруг, думаю, малый отвык от военных песен, и они его будут не усыплять, а будоражить?

«Баю-баюшки-баю» нам понравилось. Тем более что почти сразу открылась золотая жила:

Без всяких умственных усилий язык сам подставляет бесконечный ряд: «спит лиса», «волки спят», «ежик спит», «спит олень»… Зверей в этом ночном лесу бесчисленное множество, и все они спят, подавая хороший пример.

А еще птички спят в ночном саду, и рыбки спят в ночном пруду… (Иногда замечаешь, что язык заплелся, и сойка спит в ночном пруду.)

Но скоро оказалось, что эта классическая колыбельная (баю-бай) усыпляет гораздо медленнее, чем безумные и для слушателя бессмысленные белые кости, тлеющие на Дону и в Замостье.

Медведь, лиса, волки, мыши – понятно кто. У них понятное занятие – крепко спать в ночном лесу. И колыбельная не выполняет своего назначения, потому что ему хочется узнать, кто еще в этом ночном лесу живет. А сверкающие штыки вовсе не будоражат, потому что ничего не значат. Просто ритмичное бормотание, «взрослый лепет».

Естественно, я пытался прервать бесконечное перечисление спящих животных. Но Сашонок немедленно научился торговаться как цыган.

После того как все медведи, и волки, и жабы, и тигры, и даже кони по пять раз выспались, я делаю попытку смыться:

– Все, Сашка, спи.

Но почти уснувший младенец вскрикивает отчаянно и жалобно:

– Баю-бай!

– Нет, я тебе уже сто раз спел.

– Баю-бай! – и сквозь слезы: – манькую! (Короткую, значит.)

– Ну ладно, маленькую. – И я начинаю: – Баю-баюшки…

– Папа, сядь!

Хитроумная малявка знает, что стоящий папа может внезапно ускользнуть. Смешно, что, уткнувшись носом в матрасик и задрав попку (он лет до трех спал на четвереньках), Сашка по звуку определяет, что я коварно пытаюсь петь стоя. Сажусь.

– Баю-баюшки-баю…

– Большую!

– Сашка, мы же договорились: маленькую.

– Большую! – басом. «Большую» и «много» он всегда говорит громко, басом. А «маленькую» и «чуть-чуть» – тихо и пискляво. И чем мельче предмет, тем писклявее о нем говорится. Крошки хлеба – вообще ультразвук.

– Ладно, большую. Но последнюю. Хорошо?

Опять весь животный мир засыпает в ночных лесах, садах, прудах.

– Все, спи.

– Баю-бай!

– Ну мы же договорились – последнюю. Я спел.

– Маленькую! – в жалобном голосе намек на близкое рыдание.

И все по новой. С договоренностями он считается не больше чеченца.

Репертуар потихонечку рос, а Сашка учился заказывать.

После того как папа пойман, усажен и затягивает «Баю-баюшки», голос из темноты строго перебивает:

– Другую! – Тон безапелляционный, приказывающий.

– Эх, дороги, пыль да туман… – начинаю я. Если не перебьет на первой же строчке – значит, я угадал.

Какое-то время было так: есть «Баю-бай» и «другую». А какую другую – выяснялось методом проб и ошибок.

Потом начались сложности.

– Баю-баюшки…

– Другую!

– Какую?

– Пулю!

– А первая пуля, а первая пуля…

– Другую!

– Сашка, ты же просишь «пулю», я и пою.

– Другую.

Я задумался. Он в этих случаях никогда не торопит, молча ждет, чувствует, как я стараюсь.

– Эх, дороги, пыль да туман… Эту?

– Да.

Оказывается, он где-то в середине новой песни отметил знакомое (хоть и совершенно непонятное ему) слово.

С этими пулями вышла морока. Бывало, только с четвертого-пятого захода попадал я на желательную ему песню. Оказалось, к некоторому моему ужасу, что все песни, которые из меня (из ниоткуда) стали вылезать, набиты пулями. И «Каховка» («Гремела атака, и пули звенели…»), и «Эх, дороги», и…

Песни Деда (для меня, маленького, это было имя – поэтому с большой буквы). Они всплыли, проявились. Некоторые сразу, целиком. Некоторые – постепенно, от частого употребления. Как переводная картинка: трешь, трешь – тусклая бумажка становится тоньше, потом сползает, открывая чистую, яркую… Таких волшебных бумажек давно уже нет.

Когда внезапно запелась «Каховка», то совершенно неожиданно обнаружилось, что именно в этой песне знаменитый бронепоезд стоит на запасном пути. Недели две пел я «Там вдали за рекой загорались огни». Эту песню он долго заказывал как «Нову!» (новую). Однажды слышу: бормочет что-то неразборчивое. Переспрашивал, переспрашивал, с пятого раза разобрал: «Зарекойза». Эта зарекойза меня поразила: какой же он еще маленький. Я-то думал, что хотя бы «за рекой загорались» ему понятно.

– Баю-баюшки-баю…

– Другую!

– Какую?

– Эх!

– Эх, дороги, пыль да туман…

– Другую!

Чего только я не перепробовал, никак не мог попасть. Что ни начну – в ответ: «Другую!» Долго маялся, мысленно пропевая одну за другой. (А вслух нельзя, нежелательную песню он петь не позволит.) Наконец «эх» нашлось:

Но через неделю он и сам догадался, что так нельзя, и стал заказывать грамотно. Одна теперь называется «Эх, дороги», другая – «Моряк красивый».

Вытираемся после ванны.

– Козу!

– Ты что, в детство впал?

– Козу!

– Ладно, если хочешь… Идет коза рогатая за малыми ребятами…

– Нэт! Песенку козу! (Значит, песенку про козу. Предлоги он часто опускает из экономии. А «нет» у него по-грузински гордое, твердое, через «э».)

– Не знаю я про козу. Скажи хоть слово – о чем там!

– Гуляет коза.

– Нет такой песни.

– Коза гуляет к молодой.

– Что ты плетешь? Старая коза к молодой гуляет? Козел, наверное? Кто тебя этому научил?! Козел гуляет, да?

– Коза. К молодой.

– Господи, Сашка, я понял! – и затягиваю со всем пылом:

Самый влиятельный тогда член Политбюро.

Текст был написан в 1988-м. Напечатать его не удалось даже в храбром «Огоньке». Летом 1990-го публикуемый здесь фрагмент вышел в «МК».

Советский документалист-прибалт.

Стоит уточнить: написано было за год до конца войны, за год до вывода 40-й армии, а опубликовать фрагмент удалось через год после вывода войск.

Тогда это слово писалось в кавычках.

В расчете на читательское знание географии не написал «Монголия и Китай».

Это лукавство. Названия газет на экране читались отчетливо: «Правда», «Красная Звезда», но редактор «Огонька» счел это избыточной наглостью. Поправил.

Теперь живу в Куркино (окраина Москвы). Лес огораживает колючая проволока в несколько рядов, спиралями, с режущими пластинками-ножичками. Это еще один кусок Управления делами Президента. Проволока новенькая, совсем не ржавая.

Был безработным. Командировки от Всесоюзного общества «Знание» малость подкармливали. 4 руб. 50 коп. за лекцию плюс 2 руб. 60 коп. суточных.

Тогдашний канцлер.

Министр обороны СССР.

Горбачев.

Тогда выражение «сапёрные лопатки» автоматически понималось как жестокий разгон митинга.

Через год эти республики СССР стали независимыми государствами. Русские там мгновенно превратились из старшего брата в людей второго сорта, третьего сорта. Это стало личной катастрофой для многих миллионов.

Межрегиональная депутатская группа: Сахаров, Собчак, Попов, Ельцин, Афанасьев…

Теперь Медведев – всё то же самое.

В те дни Ельцину аплодировал весь мир. (Западный – тем охотнее, что 19 августа признал законность ГКЧП.) Статья «Царь Борис» шла не в ногу. Это был первый в мире критический текст о Ельцине после путча.

Заголовок содержал аллюзии. «Тимур и его команда» – знаменитая в СССР книжка Аркадия Гайдара о хорошем храбром мальчике, а тут Гайдар и его команды – как распоряжения мальчишки, который уверен, будто знает, как надо.

Промышленность была убита. И за двадцать лет не воскресла.

Он имел в виду не могилу, а всего лишь отставку.