Владислав Корякин - Челюскинская эпопея

Мощные массы воды, до этого нагнетавшиеся в Тихий океан, хлынули обратно, и нашу льдину вместе с «Челюскиным», как пробку, выбрасывает из Берингова пролива обратно в Ледовитый океан» (т. 1, 1934, с. 159).

В рейсовом донесении капитан Воронин ситуацию на 4–5 ноября 1933 г. изложил так: ««Челюскин» по–прежнему скован льдами. В полумиле от нас свободная вода. 5 ноября дрейф стал увеличиваться, и судно вместе со льдом понесло на север. Люди, не понимающие всей серьёзности положения, ещё вчера глядя на чистую воду, на острова Диомида, на Берингов пролив, считали, что рейс уже близок к завершению… Пурга мешала определить местоположение судна, нет то звёзд, то горизонта» (Магадан, 1986, с. 19). Дневник Воронина, частично опубликованный Е. С. Юнгой, дополняет описанное другими важными деталями: «4 ноября льдину принесло к этим островам (Диомида). Преодолеть эти три четверти мили — и мы свободны! Забравшись в марсовую бочку, я видел, как гуляет зыбь, ходят морские звери, пускают фонтаны киты. Попробовали вывести «Челюскин», однако лёд был крепок, не помогли даже три тонны аммонала… В тот же день, 4 ноября, получили радиограмму от командования Северо–Восточной полярной экспедиции на ледоколе «Литке», предлагавшего нам помощь. «Литке» находился недалеко, в двенадцати — восемнадцати часах хода, на рейде бухты Провидения. Если бы он имел свои обычные качества, возможно, и сумел бы освободить нас, хотя определённо это сказать нельзя… Зная крепость окружающих нас льдов, тогдашнее состояние «Литке» (он ежечасно принимал внутрь корпуса до двухсот тонн воды, с откачкой которой едва справлялись его водоотливные средства) и вообще его ограниченную способность к форсированию тяжелых льдов… я отказался от его помощи. А к вечеру того дня дрейф стал менять направление, увеличил скорость и погнал «Челюскина» на север… 5 ноября ветер ещё более усилился и развёл крупную зыбь. Ледяное поле вокруг нас заколыхалось. Вал под ним доходил до «Челюскина». Хотя расстояние до кромки было три четверти мили (около 1,3 км. — В. К.) особенно сильно колебались льды около борта. Я пошёл на лыжах, чтобы осмотреть ледяное поле. Дошёл до кромки и увидел там щели в двадцать — тридцать сантиметров. Щели заканчивались всего в четырехстах метрах от судна. Можно было надеяться, что ветер и море доведут до конца свою разрушительную работу, на этот раз так нужную нам, и помогут «Челюскину» высвободиться. Надежды не оправдались» (Бочек, 1969, с. 229–230).

Бочек не просто подтверждает радиообмен, но приводит мотивировку Шмидта на повторное предложение помощи с «Литке»: «Помощь «Литке» при известных обстоятельствах может оказаться необходимой, мы тогда обратимся с просьбой и примем её с благодарностью. Сейчас положение ещё неопределённое. Со вчерашнего вечера «Челюскин» быстро дрейфует на север, что даёт нам надежду на разлом поля… Получив дважды отказ, мы считали, что командование «Челюскина» уверено в благополучном исходе, поэтому начали устранять течи в корпусе с помощью цементных ящиков и ремонтировать рулевое управление» (там же, с. 232).

Для историка–аналитика, как и для читателя, непонятно — а способен ли «Литке» с текущим корпусом и повреждённым рулём на работу во льду? Очевидно, сложное сочетание просчёта в развитии ледовой обстановки с сомнениями в способности «Литке» оказать реальную помощь (к чему были веские основания) и привели на «Челюскине» к отказу от помощи. Те же самые неясности в оценке своих и чужих возможностей у руководства на «Литке» позволили ему заняться собственными проблемами, отказавшись от похода к «Челюскину». Тем не менее, опасение возможного обвинения в неоказании помощи собрату в экстремальной ситуации, видимо, оставалось на обоих кораблях, и требовалось найти какой‑то, пусть формальный, выход из этой щекотливой ситуации…

В истории существует немало примеров, когда профессиональное решение подменялось ведомственным (в описанном случае Главсевморпути и Дальстроя), в котором не могло быть ни правых, ни виноватых. Результат известен… Однако ни сами челюскинцы, ни спасавшие их лётчики к этим ведомственным играм непричастны. Несомненно, сказалось и многократно описанное в полярной литературе отсутствие четкой границы в правах и обязанностях капитана судна и начальника экспедиции, чего, например, в своей деятельности старался избежать Амундсен. А в результате время было безнадёжно упущено и дальнейшее развитие событий определялось не возможностями обоих судов и их экипажей, а ветрами и дрейфом льда. Для преодоления этих могущественных обстоятельств у челюскинцев не было ни сил, ни возможностей, и предотвратить развитие событий в самом неблагоприятном направлении ни Шмидт, ни его люди уже не могли…

Не случайно секретарь экспедиции С. Семёнов связал воедино события этих решающих дней: «10 ноября «Челюскин» впервые за весь поход попросил помощи другого судна — ледореза «Литке». 17 ноября обстоятельства сложились так, что «Челюскин» был вынужден добровольно отказаться от помощи израненного «Литке». С этой минуты судьба его была решена. Последовавшее 13 февраля в сущности является концовкой событий, происходивших на «Челюскине» 17 ноября» (т. 1, 1934, с. 168).

Очевидно, неделя с 10 по 17 ноября определила судьбу всего предприятия и поэтому нуждается в более детальном описании. 12 ноября «Литке», кое‑как подлечив собственные раны, вышел из бухты Провидения на помощь «Челюскину», уносимому дрейфом в Чукотское море. С каждым днём тональность непрерывного радиообмена между судами существенно менялась. Уже 14 ноября с «Литке» сообщалось о чрезвычайном риске плавания, а на следующий день отмечалось, что «дальнейшее продвижение «Литке» командование считает недопустимым». 16 ноября машины «Литке» получили команду «стоп!», когда расстояние между судами составляло всего 20 миль.

Свидетельства Семенова, в силу его положения в экспедиции, особенно ценны: «Наступило 17 ноября. Этот день в истории «Челюскина» — вообще какое‑то «сжатие судьбы». Утром этого дня при попытке взлететь для ледовой разведки задел за торос и надолго выбыл из строя самолёт Бабушкина — потеря для нас в тот момент незаменимая. Буквально через несколько часов с мыса Северного было получено другое сообщение: «Самолет Н-4 при попытке взлёта снёс шасси». Надо сказать, что оба эти самолёта были в то время единственными во всей Арктике, которые могли бы помочь челюскинцам осуществить частичную эвакуацию на «Литке»… Того же 17 ноября было получено ещё одно известие, казалось бы, более радостное, но по сути усиливавшее драматизм положения. Заместитель председателя Совнаркома т. Куйбышев прислал телеграмму, согласно которой «Литке» в своих спасательных операциях передавался в полное распоряжение О. Ю. Шмидта» (т. 1, 1934, с. 170).

Начало ответа Бочека: «Приветствую распоряжение заместителя председателя Совнаркома Куйбышева, для себя считаю честью быть в вашем распоряжении» — по смыслу напоминал молебен «во здравие». Зато его концовка явно носила заупокойный характер: «Прошу вашего срочного распоряжения на немедленный выход изо льдов». На «Челюскине» сомнений в причинах последней информации не возникало, но больно уж не вовремя она поступила! Буквально сжав зубы, руководство «Челюскина» вечером 17 ноября собралось, по Семёнову, на знаменитое полумолчаливое совещание: «Происходило оно в каюте Отто Юльевича. Не делая никакого вступления, он своим обычным спокойным голосом прочёл текст обеих телеграмм — сначала Куйбышева, потом Бочека. Все молчали. Это, по–видимому, несколько удивило Отто Юльевича: он, кажется, ждал немедленной реакции на оглашённые телеграммы. Каждая из них по–своему решала судьбу «Челюскина».

— Ну, у нас не военный совет в старину, где всегда начинал младший, — шутливо заговорил Отто Юльевич и, обратившись к Воронину, предложил: — Что нам скажет Владимир Иванович?

Воронин пожал плечами.

— Что сказать? «Литке» не сообщает даже, сколько у него осталось угля…

Воронин не хотел высказываться первым. Молчали и остальные.

Не выдержал, как всегда, Ваня Копусов. Со свойственной ему горячностью он он вдруг резко бросил:

— Отпустить!

— Отпустить! — тотчас подтвердил Баевский, заместитель Отто Юльевича.

— Отпустить! — немного подумав, сказал лётчик Бабушкин.

Снова все молчат.

Слово берёт Отто Юльевич. Он говорит, что настроение на «Литке» неважное, — текст телеграммы Бочека вполне выдаёт это, — и челюскинцы должны принять при данных условиях наилучшие и разумнейшие решения.

Выступает Воронин.

— Вредно в такой момент митинги да судовые советы создавать. Это ширма, которой хотят себя загородить, — хмуро говорит Воронин.

Отто Юльевич вмешивается:

— Ну, правда, это немножечко старомодно, и сейчас руководителей не жалуют за такие приёмы руководства. Но мы не можем их винить: человеческий материал на «Литке» просто устал, износился за зимовку.