Журнал Русская жизнь - Россия - Европа (март 2008)

Вам, наследнику чувственной и царственной обломовской метафизики, придется столкнуться с интенсивностью труда и компетентностью, о которых вы, как правило, вообще не имеете ни малейшего представления - если только вы не мастер спорта и не русская красавица. Вы удивитесь, узнав, что любой местный школьник знает и умеет гораздо больше вас. Шестнадцатилетний подросток уже объездил полмира, свободно говорит на трех-четырех языках, проходил практику в провинциальном доме престарелых и в модном рекламном агентстве, может сделать превосходную мультимедиальную инсталляцию и выступить с речью перед большой и недружелюбной аудиторией. Ну да, вы читали Бодлера, Чехова и Манна, вы знаете, что Караччи расписал Пармский собор и что средство само есть сообщение, что Шилейко говорил про Ахматову, будто она поразительно умеет совмещать неприятное с бесполезным, а Суворов кричал за обедом петухом. Все это очень здорово, скажут вам на бирже труда, и очень интересно - а не хотите ли на курсы железнодорожных кондукторов?

Дальнейшее известно: вы либо добиваетесь успеха, либо нет. Причем в первом случае вам совсем не обязательно делать карьеру на поприще путей сообщения. Если повезет, то вы рано или поздно сумеете забыть постулаты модной социологии, отказаться от впитанного с молоком матери варварского социального дарвинизма и поверить в еще более передовые теории «счастливых безработных». Без особенного насилия над собственной природой вы придете к выводу, что Обломовым быть сегодня куда правильнее, чем Штольцем.

Подав соответствующее заявление - вот что на самом деле значит в сегодняшнем обществе ассимилироваться, - вы сделаетесь благополучным получателем социальной помощи. Вы станете самым настоящим - без всякой иронии - человеком будущего, потому что в процессе технологического развития и на фоне растущей в пострелигиозном обществе депрессии, которая, как ничто другое, способствует деторождению, количество хорошо известных почему-то именно из русской классики «лишних людей» будет только расти. Структурная безработица давно уже сделалась приметой всякого высокоразвитого общества, отношение к занятости - свободным выбором любого гражданина. Симпатичнейший губернатор итальянской провинции Брешия рассказывал мне как-то раз, что его подчиненные из социального ведомства прямо так, без обиняков, и спрашивают местных молодых людей, обдумывающих житье: собираются они вообще работать или нет? Если респондент работать не хочет, то ему начисляют пособие и оставляют в покое до тех пор, пока он не передумает. Новейшие труды, посвященные этой проблеме, предлагают выплачивать такое пособие независимо от занятости, всем без исключения, и таким образом окончательно уравнять всех граждан даже перед лицом каких-то остаточных пережитков трудолюбия. Такая точка зрения кажется вполне оправданной. Действительно, пропасть между нынешним специалистом, элитой современного производства, и обыкновенным средним гражданином преодолеть уже практически невозможно. Остается только превратить широкие массы населения в сонных, рыхлых элоев, которых десяток морлоков-технократов снабжает всем необходимым, а в первую очередь - снами, чтобы этим домашним животным пореже приходило в голову кусать, в избытке благодарности, руку, которая их кормит.

Если вам не повезло, то вы не сможете истребить в себе тот рабский блуд труда, который Мандельштам считал проклятием всякого смертного, в наказание за неизвестные грехи выгнанных богами из Аркадии безработных. Тогда вы начнете работать, зарабатывать деньги в библейском поте лица и навсегда попадете в хлопотливый круговорот сансары со всеми сопутствующими ему бесконечными финансовыми и потребительскими проблемами.

Работа вашего положения в обществе существенно не изменит, но зато вы теперь очень хорошо видите, что настоящая миграция происходит не по горизонтали, а по вертикали. Перемена мест - это не совокупность перемещений по земному шару. Вы понимаете, что в любом государстве есть, условно говоря, такая страна, в которую вы попадаете со зловещей неизбежностью, раз за разом, все время пытаясь из нее выкарабкаться. Вас все время унижают в этой стране, все в этой стране вас злит, все здесь не так: официанты хамят, в отелях пахнет фекалиями, Нотр-Дам - допотопный огрызок, аборигены - тупые и надменные сволочи, в музеях - кошмарный мусор, а ваша спутница строит глазки продавцу кебабов.

При этом во Франции есть ведь совсем другая жизнь, и вы хорошо об этом знаете. Вы знаете, например, что женщины здесь - собеседницы головокружительные еще со времен салонов мадам Бурдоне, мадам де Севинье и мадам де Рамбуйе, бесстрашных диссиденток двора, носивших титул «жеманницы» как награду. Здешний этикет - это не просто набор правил на все случаи жизни, политическая корректность, «преувеличенная пролетарская вежливость», как писал наученный берлинским опытом Набоков. Этикет - это глубоко практичный и очень эффективный образ жизни, берущий свое начало в практичности и эффективности всякой этики. Нарушение его эталонов воспринимается как привлекательный аттракцион только извне, с точки зрения массового зрителя. Те, кто пользуется чувством формы как орудием труда, считают агрессивное вторжение в сферу этикета обыкновенной диверсией, саботажем отлично налаженного производства, приносящего, кроме удовольствия, еще и немалый доход.

Имея дело с этикетом, сразу понимаешь все значение языка как рабочего инструмента - и не только языка в смысле разговорной речи, но, в первую очередь, «общего языка», который начинается с самых незначительных и невнятных сигналов и заканчивается самыми заманчивыми интимностями. Здешний этикет, в некотором смысле, - это тот самый греческий полис, который возник как механизм равенства и свободы, для того, чтобы разные от рождения люди могли почувствовать себя равноправными гражданами. В таком понимании (и уж во всяком случае - во Франции) этикет - это что-то вроде независимого государства, вид на жительство в котором получить не проще, чем, скажем, поселиться в Лихтенштейне.

Именно поэтому так ценится в Европе институт небольших государств. Андорра, Мальта, Кипр, Швейцария, Люксембург, Монако, Сан-Марино, Ватикан - это все островки средневековой независимости среди ренессансного восстания масс. Эти страны - точно так же, как некогда салоны Старого Режима - окружены атмосферой либертинажа, который сегодня чаще всего связывается не столько с сексуальными излишествами или богохульством, сколько со святотатством куда менее приемлемым: налоговыми преступлениями. Многие микрогосударства, такие как Силэнд, Моресне или остров Роз в разное время пали жертвами агрессии со стороны своих могущественных соседей. В этом нет ничего удивительного, если иметь в виду, что Франция во времена послевоенного экономического бума собиралась объявить Монако самую настоящую войну.

«Триумф трудолюбия и порядка над силами природы, - писал в 1929 году в своих путевых заметках, озаглавленных „Ярлыки“, Ивлин Во, - кажется мне типичным для Монте-Карло. Ничто не может быть более искусственным, за исключением, возможно, гуттаперчевого купального пляжа, который тут как раз и собираются установить - но в искусственности Монте-Карло есть последовательность, и сдержанность, и эффективность, которых так отчаянно не хватает Парижу. Громадное богатство казино, извлеченное полностью и прямиком из нежелания человека смириться с последствиями математического доказательства; абсурдная политическая позиция государства; новизна и опрятность здешних построек; абсолютное отрицание бедности и страдания в этих краях, где болезнь представлена модными инвалидами, а промышленность - гостиничными слугами, и где крестьяне в традиционных костюмах приезжают в город, чтобы, заняв бесплатные места в театре, насладиться балетами „Стальной скок“ и „Меркурий“; все это вместе взятое составляет княжество, которое реально точно так же, как павильон на международной выставке». Поклонники нового Средневековья утверждают, что именно в этих независимых маленьких странах - залог будущего европейского процветания, что именно они - носители традиций позднего Средневековья, когда сотни и тысячи европейских республик подготовили своей активностью научную революцию Возрождения и барокко. Достаточно провести полчаса с поселянами Лангедока или Баварии, Тосканы или Каталонии, среди идиллических пейзажей, в обустроенных с отменным деревенским вкусом и начиненных новыми технологиями домах, чтобы убедиться в справедливости этого мнения. Действительно, то, что оксфордский скептик описывал в межвоенные времена как хрупкий идеал, сегодня - все более распространенный результат борьбы федерализма с национальным государством.