Газета Завтра - Газета Завтра 194 (33 1997)

В продиктованной 30-31 декабря (СССР уже создан!) статье Ленин объявлял, что: “Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик”. Носителю абсолютной истины в конечной инстанции, каким представлялся себе больной, окружающий мир “казался”, включая новое название страны, которую он именовал с маленьких букв… Ленин атаковал принцип “автономизации” яростно и методически: вся эта затея оказалась-де в корне неверной и преждевременной. Сторонники усматривали ее преимущество в том, что будет функционировать единый аппарат. Но откуда, разбушевался Ильич, исходят уверения в преимуществах этого образа действия? От того самого “российского аппарата”. Ничтожный процент советских работников потонет “в этом море шовинистической, великорусской швали, как муха в молоке”. Припомнив разговоры с Дзержинским, рукоприкладство Орджоникидзе, Ленин ужасался: “В какое болото мы слетели!”

Он обрушилсЯ на обрусевших инородцев, которые всегда пережимают по части истинно русского настроения. По Ленину, “русское рукоприкладство” Орджоникидзе никак нельзя оправдать как и “истинно русское настроение” Дзержинского во время пребывания на Кавказе при разборе дела. “Я думаю, — сокрушался Ленин, — что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого социал-национализма… Политически ответственными за всю эту поистине великорусскую националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского”, а Орджоникидзе примерно наказать. Это необходимо, наставлял Владимир Ильич, дабы отличать национализм большой угнетающей нации от национализма угнетенной нации маленькой. Вред “грузинского дела” — грубого и несправедливого отношения к собственным инородцам — наносится сотням миллионов народов Азии, готовых к выступлению и т.д.

Далеко хватал Ильич! А дело было много проще, оно отнюдь не влекло планетарных последствий.

Статья всего-навсего предназначалась для объявления в печати кампании против Сталина. Ее Ленин готовил основательно и неторопливо для предстоявшего весной 1923 г. XII съезда партии. Что это действительно так, убеждает непредвзятый взгляд на сегодня всем известное “Письмо к съезду”. В самом деле, почему в нем, открывая личное видение своих ближайших соратников, Ленин не сказал ни одного доброго слова в адрес Сталина? (Для других такие слова нашлись: “выдающиеся способности” Троцкого, “ценнейший и крупнейший теоретик партии” Бухарин, “человек, несомненно, выдающейся воли и выдающихся способностей” Пятаков…).

В этом “Письме” Ленин рекомендовал расширить ЦК до 50 — 100 человек в интересах предотвращения раскола в партии. Разумеется, состав ЦК надлежало увеличить за счет рабочих. Они-де разберутся в качествах руководителей, теснившихся вокруг Ленина. Но самое главное в “Письме” заключалось в следующем: “Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью…”

А 4 января 1923 г. Ленин сделал увесистое добавление: “Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д…”

Нет, не усматривал, абсолютно не усматривал страждущий вокруг себя людей хотя бы отдаленно равных ему, пусть даже в какой-нибудь отдельной области. Закончив “Письмо к съезду”, ключевую часть “Завещания”, Ленин затем в двух подготовленных статьях каталогизировал грехи Сталина в бытность наркома Рабкрина. Ильича не смущало, что Сталин больше не возглавлял громадное ведомство и он метал критические дротики вослед, в спину. Так, в статье “Лучше меньше, да лучше” Ленин нашел, что “хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина нет, и при современных условиях с этого аппарата нечего и спрашивать”. Не устраивал Рабкрин В.И.Ленина, ну никак не устраивал, ибо он был сконструирован по планам Сталина, т.е. в нем заранее исключались сыскные и карательные функции. Помогать государственному и экономическому развитию страны, Рабкрин — кузница кадров молодого государства, — вот главные задачи ведомства, когда им руководил Сталин.

После некоторых колебаний Бухарин (главный редактор “Правды”) напечатал эту статью, однако она практических последствий не имела.

Ленин, решив на бумаге вопрос с Рабкрином, вновь обратился к “грузинскому делу”. Он затребовал у Дзержинского документы о расследовании в Грузии и собирался использовать их для выступления на предсъездовском Пленуме ЦК. Однако состояние здоровья, наконец понял Владимир Ильич, не позволит ему присутствовать на Пленуме… Но Ильич не успокоился, и последний документ в его жизни был связан с вендеттой Генеральному секретарю. 6 марта 1923 г. Ленин продиктовал: “Т. т. Мдивани, Махарадзе идр. Копия — т. т. Троцкому и Каменеву.

Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь…” Троцкий защищать “безнадежное грузинское дело” не взялся, и оно тихо сошло на нет…

Под приглушенные раскаты дискуссии о “демократии в партии”, о замене бюрократов-аппаратчиков “молодыми кадрами” (читай — сторонниками Л.Д.Троцкого — именно он и затеял эту дискуссию) В.И.Ленин доживал в Горках последние дни. Кремль всеми силами поддерживал веру в народе, что Ильич так или иначе поправится и снова встанет у руля государственного корабля. Сомнения на этот счет открыто не высказывались. Но на уровне ЦК и тем более Политбюро испытывали понятную тревогу — с Лениным в той или иной степени они связывали будущее страны, а значит, и свое собственное.

Когда на исходе 1923 г. и в самом начале 1924 г. до Политбюро дошло, что дни Ленина сочтены, на серии узких совещаний лидеры партии обсудили, как хоронить и увековечить его память. Сталин, ссылаясь на мнения “товарищей из провинции”, категорически высказался против кремации тела и воззвал к неким “русским обычаям”. Что означало, по его словам, подвергнуть тело бальзамированию, поместить в специально сооруженный склеп, сохранив облик усопшего. За спокойными рассудительными речами Сталина (похвалы, например, в адрес новейших методов бальзамирования) ясно просматривалось стремление сохранить нетленные мощи, помещенные в раку. Это было слишком для закоренелых атеистов Политбюро. Завязались споры, которые удачно суммировал известный исследователь жизни Сталина проф. Р.Такер:

“Уловив, куда клонит Сталин, некоторые присутствовавшие руководители начали решительно возражать. Троцкий подчеркнул, что бальзамировать останки Ленина — это значит под коммунистическим флагом воскресить практику русской православной церкви поклонения мощам святых угодников… В полном согласии с Троцким и с не меньшим негодованием говорил Бухарин, доказывая, что делать из останков Ленина бальзамированную мумию — это оскорбительно для его памяти и совершенно противоречит ленинскому материалистически-диалектическому мировоззрению… Каменев выступил в том же ключе. Он отметил, что… предложение относительно бальзамирования тела Ленина — это отголосок того “поповства”, которое он бичевал в своем философском труде “Материализм и эмпириокритицизм”.

В день, когда Ленин ушел из жизни, — 21 января 1924 г. — главного оппонента процедуре похорон Ленина, предложенной Сталиным, Троцкого в Москве не было. Он отдыхал в Сухуми и впоследствии много и горько жаловался, что не успел на погребение, ибо церемония состоялась раньше, чем ему сообщили. Все прошло, как спланировал Сталин. 26 января открылся II Всесоюзный съезд Советов, первое заседание которого было посвящено памяти В.И.Ленина. Сталин выступил с речью, строго выдержанной в манере религиозной проповеди, в сущности православной литургии. От имени партии он дал семь клятв, единообразных заветов, следовавших за каждой из заповедей.

Сталин начал с того, что почитал главным — “держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии” хранить ее единство. А затем остальное — хранить и укреплять диктатуру пролетариата укреплять союз рабочих и крестьян “укреплять и расширять Союз республик” “не щадить сил для того, чтобы укрепить нашу Красную армию, наш Красный флот” “не пощадим свои жизни для того, чтобы укреплять союз трудящихся всего мира — Коммунистический Интернационал!” Каждый обет начинался и заканчивался одними словами: “Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам… Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью эту твою заповедь”.