Федор Крюков - На Тихом Дону

Я передал ему то, что слышал о значительном сравнительно количестве подкидышей, которых ежегодно приходится отправлять станичным правлениям близких к Новочеркасску станиц в новочеркасский воспитательный дом (число незаконнорожденных в Новочеркасске составляет 1/6 часть всех рождающихся, т. е. вдвое более процентного отношения, наблюдаемого, напр. в западной Европе. Это обусловливается тем обстоятельством, что в новочеркасский воспитательный дом доставляются подкидыши не только из соседних станиц, но даже из городов Ростова, Воронежа и др.).

— Это, положим, есть… «Накотных» у нас иной год штук двадцать бывает. Только это не наши: больше наймычки, которые из России приходят… А случается и над нашими, но реже, потому — наши похитрей!.. Без этого, брат, нельзя: известно — молодежь.

— А старики как к этому относятся?

— Да старики пересопят. Муж придет со службы, побьет год-другой да бросит: все равно ничего не выбьешь…

— Рано у вас женятся казаки?

— Да также, как и у вас, надо думать: иные после присяги женятся[10], а иные и до присяги. Кто как… Иной ходит с девкой год, и два, и три, а иной меньше. Кто, значит, облюбует себе девку, то с ней и ходит, ночевать к ней ходит.

— Ну, у нас, у верховых казаков, этого обычая нет, — сказал я.

— Э, да у вас мало ли чего нет! — с пренебрежением воскликнул он. — А чего же ты думаешь? Уж ежели ночевать пришел, так он ее и съел? Не-ет, брат! так лишь повертится, поговорят, о чем они там сами знают, да с тем и домой пойдет… А старики у нас — да чего они знают? Они лишь за тем глядят, чтобы жалоб не было, чтобы не обижал, беды не делал, не ругался бы, не воровал… А там хоть до самого света ходи, они ничего не скажут.

— Живут ли у вас большими семьями? — спросил я моего собеседника.

— Нет. Мало… Больше все делятся. Хоть два сына, хоть один и то иной раз отделяются. Где, бывает, отец виноват — забурунный, сыскивает, чего не следует, а где — и сын… У меня вот также отец, — я у него один и был, — стал меня притеснять, пьяный придет — норовит драться; думал, у меня дома нет, так походи, дескать, по чужим хатам. А я отошел, лошадь купил, дом купил, каючок у меня свой, невод — свой, и всего стало больше, чем у него. А он теперь шляется, как волк: когда в людях поест, а когда и так обойдется…

Солнце невыносимо пекло. Низкая, сырая местность, — мы ехали уже берегом Аксая, — точно парилась, и было тяжело дышать, как в жарко натопленной бане.

Вдали уже видны были на горе церкви Новочеркасска, блестевшие на солнце крыши домов, высокие трубы войсковых кирпичных заводов и темная зелень садов. Все это вырисовывалось на солнце особенно ярко, отчетливо, выпукло.

В реке была масса купающихся разных возрастов и полов; рыболовы сидели на берегу с удочками, с сетками. Мальчуганы действовали проще — панталонами, — и им удавалось этою импровизированною снастью уловлять кое-какую мелкую рыбешку.

— Дядя, купи у нас сазанчика! Дешево продадим! — кричали они нам, показывая маленьких пискарей и плотиц.

Вот мы уже под городом, на последнем плавучем мосту. По ту и другую сторону его, заграждая нам путь, ребятишки от 8-ми летнего до 16-ти летнего возраста усердно действовали особого устройства ловушками-черпаками из сеток, на длинных палках. Человек в черном картузе, вышитой рубахе, в новых суконных широких шароварах и лакированных сапогах иногда показывался из будки и кричал:

— Вот я вас, дьяволы паршивые, половлю тут! рыболовы, к черту носом! Марш отсюда!

Маленькие рыболовы проворно улепетывали с моста. Господин в картузе обратился и к нам:

— С кого получить, господа?

Мой возница ответил:

— Буду назад ехать, отдам.

Господин посмотрел на нас несколько скептически, потом медленно проговорил:

— Ну, будем смотреть…

— Что ж, посмотрите, — заметил равнодушно мой казак. Затем он встал, отвязал от дрожек ведро и, зачерпнув с моста воды, напоил коня.

— Вон узнай его, что он казак, — указал он мне на одного франта в чесунчовом пиджаке, в серых широчайших «невыразимых» и в лакированных скороходах, ведшего в поводу коня на водопой: — а со мной вместе служил…

Мы стали подниматься в гору мимо желтеньких, тесом крытых домиков — точно таких же, которые можно было видеть всюду по станицам, мимо лабазов с досками, дегтем, солью, лавчонок с квасом и т. п.

Новочеркасск — это административный центр области, город циркуляров, распоряжений, предписаний, приказов, административных взысканий, поощрений и проч. Можно сказать, что это исключительно город чиновников и, пожалуй, отчасти учащихся. Всюду — на улицах, в общественном саду, в магазинах, на гуляньи — вам встречаются кокарды, кокарды и кокарды… Преобладает, разумеется, военный элемент, но немало чиновников и других ведомств.

Высшие административные учреждения области — войсковой штаб и областное правление. Первый ведает военную часть Донского войска (счисление казаков, наряды, движение полков и команд, производства, отставки и проч.), второе — гражданскую часть (соответствует с некоторыми небольшими отличиями губернскому правлению). Оба учреждения объединяются под непосредственною властью войскового наказного атамана, которому предоставлены по военной части — права и обязанности командующих войсками в военных округах, а по части гражданской — права и обязанности генерал-губернаторов. Здесь, следовательно, сосредоточивается вся сила административного воздействия на жизнь области. Главное управление казачьих войск, находящееся в Петербурге, и военное министерство, не имея непосредственных отношений к казаку, являются для него, так сказать, таинственными незнакомцами, о которых он слышит что-нибудь изредка и неясно. Они дали ему новое «Положение об общественном управлении станиц в казачьих войсках» (3 июня 1891 года), но едва ли им известно, какую благодарность чувствует казак к своему начальству за его заботливость…

Кстати, несколько слов об этом «Положении». Издание его, в замену «Положения об общественном управлении станиц» 1870 года, вызвано следующими соображениями (изложенными в приказе г. военного министра по казачьим и иррегулярным войскам от 10-го декабря 1891 года):

«Двадцатилетний опыт применения Положения 13–25 мая 1870 г. об общественном управлении в казачьих войсках обнаружил крупные недостатки сего установления, вследствие чего общественное управление по всем почти отраслям оного находилось в неудовлетворительном состоянии: дела, предоставленные ведению станичных сходов, при отсутствии ближайшего надзора и контроля со стороны войскового начальства, велись вообще крайне небрежно; дела, касающиеся денежного и земельного хозяйства, разрешались часто в прямой ущерб нуждам и интересам станиц и их обывателей; станичные капиталы в некоторых войсках расходовались непроизводительно, в других быстро уменьшались; никаких мер к исправному выполнению воинской, земских и станичных повинностей, а также к уплате числящихся на обществах и отдельных членах их долгов не принималось; общественные должности замещались в станицах часто лицами недостойными, искавшими в выборной службе лишь обогащения; отправление станичного суда страдало медленностью и отсутствием должного нелицеприятствия. Такое неудовлетворительное состояние общественного управления вело к упадку экономического благосостояния станиц и к тому, что в среде населения вообще, а молодежи в особенности, быстро развивались такие несвойственные казачьему сословию наклонности и воззрения, как, напр., отсутствие в семье или домашнем быту почтения и уважения к старшинам, в службе — нарушения дисциплины, и, наконец, недостаточное радение к исправному выходу на очередную службу, которые в прошлом или совсем были неизвестны, или составляли редкое, исключительное явление в казачьем населении».

В словах приказа нельзя не заметить значительного преувеличения. На старое «Положение об общественном управлении станиц» взвалена ответственность за многое, чему оно было совсем не причинно, а между тем, на новое положение, главным достоинством которого признавалась, очевидно, возможность ближайшего надзора войскового начальства, возлагались слишком преувеличенные надежды: денежные и хозяйственные дела станиц придут в блестящее положение; станичные капиталы будут расходоваться меньше и производительнее; воинская, земские и станичные повинности будут выполняться исправно, общественные долги будут погашены, общественные должности будут замещены достойными и безукоризненной честности лицами, наконец, станичный суд приобретет надлежащую скорость и правоту, а результатом всего этого будет поднятие экономического благосостояния станиц и утверждение в казачьем быту доброй нравственности. Между тем, опыт первых же годов показал, что надежды эти были слишком преждевременны, и даже в местной печати, скромной и молчаливой до последней степени, прорывались вскользь тонкие намеки, что новое-то «Положение об общественном управлении станиц» могло бы быть и лучше. О населении станиц и говорить нечего: его мнения, когда их можно высказать без опасений, не отличаются уже столь приятной мягкостью. Любой станичный атаман и станичный писарь скажут вам, что бумажное делопроизводство увеличилось против прежнего, по крайней мере, втрое — без всякой пользы для дела. Станичный сход остался таким же, каким он был и при старом Положении: чутким и деятельным в тех вопросах, которые близко затрагивали насущные интересы станицы, и равнодушным или пассивно сопротивляющимся в вопросах, возбуждаемых администрацией. К административным начинаниям казачество вообще привыкло относиться скептически, хотя бы эти начинания и имели в виду действительную пользу населения. Об этом нельзя не пожалеть в иных случаях, но и подозрительность казака имеет свои веские основания как в опыте всех прошедших времен, так и в опыте настоящего. В некоторых случаях от станичного схода просто требуют составить приговор по такому-то вопросу и в таком-то смысле, и, как бы выборные ни кричали «не желаем», «не надоть», все-таки станичному атаману, в большинстве случаев, удается настоять на выполнении желания начальства. Исключения редки: на моих глазах сход одной станицы стойко держится против требований начальства еще только в «лесном» вопросе, не желая руководствоваться в пользовании станичным лесом теми указаниями, которые рекомендуются свыше… Многие уже из наиболее рьяных выборных посидели и в арестном доме («пострадали за убеждения»), но как бы ни изменялся станичный сход в своем составе (а он изменяется ежегодно), все выборные неизменно кричат: «не приступаем!»