Антон Дельвиг - Письма

Вашему превосходительству угодно было, чтобы до определения моего в императорскую Публичную библиотеку я некоторое время занимался в оной, дабы можно было судить, имею ли я надлежащие способности к отправлению обязанностей, возложенных на чиновников сей библиотеки. Вследствие чего с 1 сентября прошлого 1820-го года я ходил в оную каждый день и, по мере сил и способностей моих, старался сколько мог лучше исправлять порученное мне дело. Если я был столько счастлив, что время сего испытания моего, по мнению начальства библиотеки, проведено мною не совсем для оной бесполезно, то ваше превосходительство не откажете мне в милостивом помещении меня в число подчиненных ваших по ведомству императорской Публичной библиотеки и тем доставьте присоединить чувство душевной признательности к тому глубочайшему почтению, с которым имею честь быть вашего превосходительства милостивого государя всепокорнейшим слугою барон Антон Дельвиг.

С.-Петербург

27 сентября 1821.

Март – май 1823 г. Петербург

Скучно только во сне говорить с Вильгельмом; поговорю на бумаге. Благодарю тебя за приписки, но все ответ за тобой; или, может быть, письмо мое {1} не застало тебя в Тифлисе? Ах, Кюхельбекер! Сколько перемен с тобою в два-три года. Но об них после. Сперва оправдай меня перед матушкой твоей. Меня Плетнев напугал, сказав, что она без слез не может встретить друзей твоих; что они напоминают ей твое положение, совсем невеселое, и я побоялся показаться ей; я, некоторым образом причина твоих неприятностей {2} по несчастной моей рекомендации Нарышкину. Эртель мне говорил, что часы, которые ты у меня оставил, надо кому-то доставить, но не сказал, кому; уведомь поскорее, и они сейчас будут отнесены туда и в лучшем состоянии, чем были прежде. Мебель твою куплю я; мои положения скоро поправятся; дай бог, чтоб и твои поскорее пришли в прежнее состояние. Не теряй надежду на счастие, только ищи его не в Петербурге, – искание тщетное; поезжай в Москву {3}, и там, приведет бог, скоро увидимся. Скажу о себе, что я тот же Дельвиг, но менее ленив и менее весел. Так и быть! Грибоедов соблазнил тебя, на его душе грех. Напиши ему и Шихматову проклятие; но прежними стихами, а не новыми. Плюнь, и дунь, и вытребуй от Плетнева старую тетрадь своих стихов, читай ее внимательнее и по лучшим местам учись слогу и обработке. "Кассандра" {4} твоя – хорошие идеи в сторону – урод; два акта трагедии "Тимолеон" {5}, которые я читал, имеют много хороших стихов, но хоры однообразны: слишком много поют о Евменидах, а сцены не движутся; не знаю, каковы три последние. Ты страшно виноват перед Пушкиным. Он поминутно об тебе заботится. Я ему доставил твою греческую оду {6}, послание Грибоедову и Ермолову, и он желает знать что-нибудь о "Тимолеоне". Откликнись ему – он усердно будет отвечать. На него охота пришла письма писать, и он так и сыплет ими. Да и мне напиши, и подробнее, о себе. Писать не люблю, а получать письма – мое дело; и друзей любить знаю, а разлюбливать, хоть убей, не умею. Летом жду твоего брата {7}. Хочется посмотреть на него. Прощай!

Дельвиг.

1823 г. (?)

Вот X пьес Дельвига.

Добрые друзья его могут рассыпать их в своем альманахе. Вряд ли цензура что-нибудь из них не пропустит.

4 февраля 1824 г. Петербург

Милостивый государь князь Петр Андреевич.

Простите мне, я взял все предосторожности, чтобы вы не отказали просьбе нового издателя нового альманаха. Я упросил Жуковского и Пушкина у вас ходатайствовать за меня. На 1825 год должна выйти моя книжка под названием "Северные цветы". Не откажитесь украсить ее вашими сочинениями. Виноват, начинаю делаться бесстыдным, как наши журналисты: не одних стихов прошу у вас, но и прозы, которою вы, так же как и стихами, добыли высокое и благородное место на нашем Парнасе. Не имея личных достоинств Рылеева и Бестужева, надеюсь на дружбу некоторых лучших наших писателей и потому смею уверить вас, что я все употреблю старание доставить вашим пьесам достойное их общество. Прощайте, любезнейший поэт. Обрадуйте добрым ответом вашего почитателя.

Барон Дельвиг.

1824-го года

4-го февраля.

Адресуйте ваши письма в И‹мператорскую› Библиотеку.

Июнь 1824 г. Петербург

Любезный Вильгельм! Ради бога, напечатай у себя "Узницу" Козлова. Ты утешишь человека слепого и безногого, который имеет одну только отраду в жизни – поэзию. Да скажи, что не выходит твоя "Мнемозина"? {1} Мы ждем ее, как Озирида. Познакомь меня, как знаешь и как можешь, с твоим товарищем. Литературно я знаю и люблю его. Уговори его и себя что-нибудь прислать в новый альманах "Северные цветы", мною издаваемый. Он будет хорош! Игнациус рисует картинки, бумага веленевая, печать лучшая в Петербурге, а с помощи‹ю› друзей начинка не уступает украшениям. Я скоро пришлю тебе несколько своих пьес; Жуковский тоже. Он полагает, что ты ругаешь его за лень. Ему очень совестно, что он не отвечал тебе, и оправдывается только тем, что у него очень мало свободного времени и что он почти никому не пишет. Плетнев и Баратынский целуют тебя и уверяют, что они все те же, что и были: любят своего милого Вильгельма и тихонько пописывают элегии. Письмо это доставит тебе очень милый молодой человек, европейского клейма, адъютант Муханов. Он желает с тобой познакомиться, и я уверен и знаю, как ты его примешь. Но рука моя, сверх обыкновения своего, расписалась – пора перестать! Прощай. Целую тебя, не как Иуда Искариотский, но как бы поцеловал разбойник, если б мог он на кресте целоваться.

Твой Дельвиг.

1 июля 1824 г. Петербург

Посылаю вам журнал нашей девицы {1}, которой многие чувства желал бы вдохнуть во многих девиц или барышен. Ежели доброе ваше расположение ко мне тепло по-прежнему, то совершите хорошее дело – исполните ваше обещание. Напишите предисловьице и почистите, как хотели, эту милую редкость. Скажу еще: вы бы очень меня одолжили скорым доставлением вашей прозы {2}. Я уж отдаю цензуре мою повинную голову; с 1-го августа начинаю печатание. Ежели вам угодно будет прислать ее в Библиотеку, благодарен и еще благодарнее останусь, ежели без всяких с вашей стороны хлопот вы оставите пакет у себя на квартире и велите человеку отдать его моему посланному, который будет учащать свои посещения. Любите и не оставляйте вас искренно любящего

Дельвига.

10 сентября 1824 г. Петербург

Почтеннейший князь Петр Андреевич. Если бы все так были немилостивы к моим "Северным цветам", как вы, то и я бы запел: "Если бы на цветы да не морозы" и пр., но, слава Аполлону, из живых хороших писателей только вы еще их не украсили своими сочинениями. Самые ленивейшие – Жуковский и Дашков пышно одарили меня. Пушкин, Баратынский, И. А. Крылов доставили мне каждый по четыре, по шести и по семи довольно больших и прекрасных пьес. И от второклассных писателей я с большим выбором принимаю сочинения. Не бойтесь дурного общества, вашим пьесам соседи будут хорошие. Они не столк‹н›утся ни с Каченовским, ни с А. Писаревым, ни с Лже-Дмитриевым, ни с поляком Булгариным. Жуковский уверяет, что вы в письме к нему обещали исполнить мою просьбу: потому я с такою надежностию на вас и пишу к вам о моих цветах. Они теперь печатаются, но ваши пьесы, ежели они и через две, даже через три недели будут у меня, – не опоздают {1}. – Есть у меня еще одна просьба: я боюсь обеспокоить моею просьбою И. И. Дмитриева – не можете ли вы лично ходатайствовать за меня у парнасского нашего министра и достать две, три пьесы его {2}. Он скорее не откажет вам, достойному своему биографу {3}, нежели мне, незнакомому, но пламенному своему обожателю.

Будьте добры, любезнейший князь, ко мне, истинному почитателю ваших талантов, и похлопочите о моих цветах. Жуковский благословил мое предприятие и ужели вы не утвердите его печатью прекрасного дарования вашего?

Всегда готовый к услугам вашим барон Дельвиг.

1824-го года

10-го сентября.

10 сентября 1824 г. Петербург

1824-го года 10 сент.

Милый Пушкин, письмо твое {1} и "Прозерпину" я получил и тоже в день получения благодарю тебя за них. "Прозерпина" не стихи, а музыка: это пенье райской птички {2}, которое слушая, не увидишь, как пройдет тысяча лет. Эти двери давно мне знакомы {3}. Сквозь них, еще в Лицее, меня часто выталкивали из Элизея. Какая искусная щеголиха у тебя истина. Подобных цветов мороз не тронет! Князь Вяземский петь может сколько угодно, а стихов мне пришлет. Я повторил вызов, где подстрекаю его подарками твоими, Жуковского и Дашкова {4}. Жуковский дает мне перевод "Водолаза" Шиллера {5}. "Цветы" мои печатаются. В первых числах декабря увидишь их {6}. "Послание к Богдановичу" {7} исполнено красотами; но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробиваются кой-где. Что делать? Это пройдет! Баратынский недавно познакомился с романтиками, а правила французской школы всосал с материнским молоком. Но уж он начинает отставать от них. На днях пишет, что у него готово полторы песни какой-то романтической поэмы {8}. С первой почтой обещает мне прислать, а я тебе доставлю с нею и прочие пьесы его, которые теперь в цензуре. Пришлю тебе и моих "Купальниц". Об них Лев, верно, рассказал тебе.