Борис Штерн - Лишь бы не было войны или Краткий курс соцреализма

Народ высыпал вдоль по Питерской. Взяли Его Стозевое Величество в штыки, в топоры, в дреколье. Богатыря Герцена разбудили, и тот газетой «Правда» Ему по мордасам, по мордасам!.. Радищева Ему вспомнили, Кюхельбеккера, все дуэли Пушкина и Лермонтова. Искандер с Огарьковым Ему Царем-Колоколом хвост прищемили. Чернолюбов с Доброшевским зарядили дробью Царь-Пушку, поднесли фитиль и шарахнули, но промахнулись и попали по воробьям. Сопливый еще богатырь Соцреализм стекла бил из рогатки в Зимнем Логове: дзынь-вдрызь, дзынь-вдрызь!..

А в это время экономист Н.Ильин поспешно переехал в опечатанном бронепоезде из соседней Хренландии в еще более соседнюю Херманию, где имел на берлинском перроне у пивного кооперативного ларька историческую встречу с известнейшим херманским профессором утопического материализма Карлом Фридриксонном, в точности знавшим тот самый — ДРУГОЙ — путь (пойдешь направо, свернешь налево и так далее).

Уже смертельно больной профессор Карл Фридриксонн шепнул на ушко экономисту Н.Ильину три тайных слова, пожал на прощанье руку (мол, встретимся на баррикадах) и незаметно для кишащих на перроне филеров передал в наследство три секретные карты, в точности указующие тот самый путь; а сам выпил кружку пива и потихоньку-полегоньку под присмотром шофера Гулько Макара Егорьевича пошкандыбал вдоль Берлинской стены помирать к себе домой на Фридрихштрассе, волоча за собой хвост о двух филерах, один из которых являлся будущим ерманским рельсканцлером Гнидлером.

Экономист же Н.Ильин тоже выпил баварского пива на берлинском перроне, незаметно спрятал три заветные карты в новый кожаный чемодан с двойным дном, вернулся в опечатанный бронепоезд с кучей беспризорников на крыше и, ведомый личным шофером Гулько Макаром Егорьевичем, который когда-то служил в железнодорожном депо машинистом, прибыл на Казанский вокзал, где его встречали народные представители с хлебом-солью и с жигулевским пивом.

Там он открыл окно и бросил в толпу свежий номер «Правды» с новейшим лозунгом:

«ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!»

Народ вначале не понял:

— Какая-какая? — переспросил народ.

— ТАКАЯ! — хитро прищурился экономист Н.Ильин, посолил ломоть хлеба и съел.

И запил пивом.

— Ага! Вот оно что! Ура! Хитер, экономист! — обрадовался народ.

— Качать экономиста! — заорали беспризорники и гроздьями повалили с крыши бронепоезда.

Всем дело нашлось — кто «ура» кричит, кто новый лозунг несет, кто каравай доедает, кто пиво допивает, кто на вокзале экономиста Н.Ильина подбрасывает.

Где пальто, где кепка, где что…

А беспризорники во главе с богатырем Соцреализмом носятся толпой по городу и буржуазию козой пугают:

— У-у-у, забодаем!

Шуткуют пока.

Пока указаний не было буржуев резать.

Пусть живут пока.

Наконец нашли экономисту Н.Ильину кепку, отнесли его на носилках на балкон Кшесинской, что в Доме на Набережной, и сразу взялись за дело: из дома жильцов выселили, назвали дом Штабом Восстания, подтянули броневики и эсминцы, развели мосты и костры, выпустили из бастилий всех уголовников, политических и политических уголовников, захватили Главпочтамт и Центральную Сберкассу, все газеты, кроме «Правды» прикрыли, обложили Зимнее логово флажками и назначили на завтра низвержение ниагарского водопада, везувий народного негодования и последний день помпей, — все по плану программы-максимум, как у настоящих гарибальдийцев.

— Вчера еще было рано, сегодня — уже поздно, а завтра — в самый раз!

— гадал по звездам экономист Н.Ильин, выходя с чайником кипятку на балкон бывшей благородной девицы.

— Гляди, лобастый, чайник кипит! — кричат ему снизу вооруженные до зубов рабоче-крестьянско-солдатские депутаты. — Накипело! Хлеба давай! Чаю! Масла! Мяса! Яйцев! Куда все подевалось?

— Завтра все сами возьмете в свои руки у буржуйской теневой экономики, — твердо обещает экономист Н.Ильин. — Ничего чужого нам не надобно, все и так наше. А кипяток-с, товарищи, за углом в буфете.

— Ура-а!

Настала последняя ночь старого мира.

Ночь. В Доме на Набережной электричество жгут, бывшая благородная девица Кшесинская разносит крепкий чай с клюквенным повидлом. Пива — ни-ни! Не спят богатыри Такой партии, думу думают:

— Что еще подзабыли? Чем еще Облой Чудище досадить?

Шепчутся по углам:

— Оторвать ей собачьи головы! — кипятится Зализный Феникс.

— Не поможет, новые отрастут, — протирает пенсне военмор Бронштейн. — Слышал, что Мичурин сказал? Он, говорит, не в курсе генетической рекомбинации.

— Тогда фитиль ей под хвост! — кипятится Овсей Антоненко, замкомпоморде (заместитель командира по морским делам).

— Вот вы и займитесь.

— А где тот чудесный нацмен? — вдруг вспоминает экономист Н.Ильин. — Что-то с памятью моей стало — опять фамилию забыл.

— В Разливе шампанских вин, — злорадно отвечает военмор Бронштейн, лучший враг Нацмена.

— А что он там делает в такое ответственное время?

— Пишет «Краткий курс истории Такой партии».

— Нашел время! А послать за ним связного!

Сказано — сделано. Посылают мальчика, Соцреализма-богатыря, тот плывет под разведенными мостами вне подозрений у псов-сатрапов — что с босяка возьмешь? — приплывает ночью в Разлив, находит наощупь шалаш, расталкивает Чудесного Нацмена и доставляет того, полусонного, в Дом на Набережной.

— Вот он! — говорит Соцреализм.

— Спасибо, мальчик, возьми конфетку, — обрадовался экономист Н.Ильин, отвел Нацмена в уголок и тихо сказал, чтоб никто не слышал: — Никто ни хрена не умеет, никто ни за что не отвечает. Говорим много, а дела — с гулькин хрен. Вас-то, батенька, нам и не хватает.

— А что, собствэнно, нужно дэлать? — зевая, спрашивает Чудесный Нацмен со своим знаменитым восточным акцентом. — Извините, не выспался, всю ночь камни ворочал, ставил вопросы ребром.

— Вот! Вот, вот, вот! Главная, архиважнейшая сегодня работа: ставить вопросы ребром! Да вы спите, спите… А работу делайте на ходу. Скипидару Чудищу под хвост — как вы думаете?

— Уже заготовлено десять бочек скипидару. Будет нужно — еще достанем.

— Спасибо, голубчик! Смолы бы ему горячей в глотку — как по-вашему?

— Вагон смолы на подходе.

— Пять с плюсом! А вы, дурочка, боялись — не выспался, говорит, не справлюсь!

— Но это еще не все, — отвечает Чудесный Нацмен и подходит с красным карандашом к земному глобусу. — Вот Парадный Подъезд… А вот Черный Ход… Надо бросить на штурм Зимнего логова батальон беспризорников. Вот тут… и тут…

— Стратег! Суворов! — восклицает экономист Н.Ильин и обращается к притихшим богатырям: — Вот кому карты профессора Фридриксонна в руки!

Хитро прищурился и уточнил:

— После моей смерти, конечно.

И не выдержали нервы у Чудища Лаяйющего. Услышало (да недослышало) оно про «мильен беспризорников», потеряло ориентацию, начались у него нервный тик и дрожь в коленках. Выползло Чудище из своей Могилевской ставки и сказало сквозь зубы во множественном числе о самом себе:

— МЫ, — говорит, — ОТРЕКАЕМСЯ. Даруем народу земли, фабрики и свободу. Нате вам, подавитесь. Берите — сколько возьмете и унесете. Смотрите только, не протяните ноги.

Слова не совсем исторические, но смысл подлинный, близкий к тексту.

И пока народ ликовал, ловил псов-сатрапов, хватал дарованное и растаскивал по домам несъедобные землю, свободу и фабрики, Чудище Стозевое притворилось шлангом, бросилось со шпиля Морского Пароходства на булыжную мостовую и, как в сказке, преобразилось в многочисленных чудищ-юдищ число не менее полу-роты лейб-гвардии Преображенского полка. Под покровом ночи эти пресловутые лейб-гвардейцы сбрили усы, повязались белыми косынками с красными крестами международных сестер милосердия, загрузили всея-русский хлеб, чай, масло, мясо и яйца в грузовики «руссо-балт», и огородами, огородами бежали из Санкт-Питербурха в Таврию, а оттуда пароходами, пароходами эмигрировали в заморские страны: каждой Лаяйющей Голове — по пароходу, на каждом пароходе — по Зеваяйющей Голове.

Занялись они в тех странах коммерцией и писанием мемуаров, такси водили, в цирке выступали, груши околачивали, все пропили-проели, переженились на француженках и ассимилировались там навсегда.

Радости было!

Первым делом батальон беспризорных рабочих, крестьянских и солдатских депутатов перелез через чугунные Царь-Ворота Парадного Подъезда и ворвался в Зимнее Логово. Дали сторожу в ухо, отобрали берданку, повязали псов-сатрапов, нагадили в античные вазы, подтерлись персидскими коврами и принялись палить из берданки в хрустальные люстры и в китайский фарфор-фаянс.

Народ же на улицах опять кричал «Ура!», выбрасывал собственные шапки вверх, плясал гопака и «яблочко» и с воинскими почестями хоронил пятерых повешенных, развешивая вместо них на фонарях псов-сатрапов.