Валентина Полухина - Бродский глазами современников

Автор пользуется случаем выразить особую признательность Михаилу Шемякину, который разрешил использовать свой «Метафизический портрет Бродского» для обложки этого сборника. Самое замечательное, что поэтика этого портрета в высшей степени созвучна поэтике самого Бродского, в частности тому, как Бродский рисует свой поэтический автопортрет: отстраненно, фрагментарно, «в ироническом ключе».

Проект этого сборника было бы гораздо труднее осуществить без щедрой финансовой помощи Британской Академии Наук и дружеской поддержки моих коллег по кафедре русских исследований Килского университета.

Любовь Николаевна Киселева (Тарту) любезно взяла на себя роль сурового редактора, прочитав всю русскую часть рукописи и сделав ценные замечания. Виктор Куллэ подготовил к печати русское издание сборника, выполнил переводы стихотворений и интервью Венцловы, Уолкотта и Фишера, заново переработал справочный аппарат. А мое английское издательство «The Macmillan Press» не менее любезно дало согласие на русскую публикацию этой книги. Русское издание расширено за счет интервью с Беллой Ахмадулиной, опубликованного в сборнике "Brodsky's Poetics Aesthetics", и с Виктором Куллэ, частично опубликованного в "Essays in Poetics" (Vol.17, No.2, 1992).

Валентина Полухина (Keele University) Англия 

Для повторяющихся ссылок на стихотворения и прозу Бродского приняты следующие сокращения:

С — "Стихотворения и поэмы" (Inter-Language Literary Associates: New York, 1965);

О — "Остановка в пустыне" (Издательство им.Чехова: Нью-Йорк, 1970);

К — "Конец прекрасной эпохи. Стихотворения 1964-7 1" (Ardis: Ann Arbor, 1977);

Ч — "Часть речи. Стихотворения 1972-76" (Ardis: Ann Arbor, 1977);

PS — "A Part of Speech" (Farrar, Straus & Giroux: New York and Oxford, 1980);

HCA — "Новые стансы к Августе. Стихи к М.Б. 1962-82" (Ardis: Ann Arbor, 1983);

У — "Урания" (Ardis: Ann Arbor, 1987);

L — "Less Than One: Selected Essays" (Viking Penguin: New York, Toronto and Harmondsworth, 1986; Penguin Books: Harmondsworth, 1987);

TU — "To Urania: Selected Poems 1965-85" (Farrar, Straus & Giroux: New York, 1988).

Ссылки на отечественные публикации приводятся через косую черту. В основу их положены подготовленные Г.Ф.Комаровым "Сочинения Иосифа Бродского" в четырех томах ("Пушкинский фонд": Санкт-Петербург, I том — 1992; II том — 1992; III том — 1994, IV том — 1995). Поскольку данное издание охватывает корпус произведений Бродского не полностью, в системе ссылок учитывается составленный В.П.Голышевым сборник "Набережная неисцелимых. Тринадцать эссе" ("Слово": Москва, 1992):

I, II, III, IV — тома "Сочинений Иосифа Бродского"; НН — "Набережная неисцелимых".

Дополнительные библиографические сведения содержатся в примечаниях к каждому интервью.

Евгений Борисович Рейн родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. Поэт, переводчик, сценарист, Закончил Ленинградский Технологический институт (1959), работал инженером. С 1962 года живет литературным трудом. Стихи начал писать с 11 лет, первое стихотворение опубликовано в июле 1953 года в газете "Ленинградская здравница". В сборники включены только стихи, написанные после 1956 года. Уже к концу 50-х годов Рейн стал известен среди поэтов своей исключительной эрудицией, безупречным поэтическим вкусом и огромным обаянием — необходимые качества ментора. "Я выучил дюжину учеников, / Шесть негодяев, шесть мучеников..." В то время как некоторые его ученики опубликовали по две дюжины книг, Рейну пришлось ждать почти 30 лет выхода своего первого сборника "Имена мостов" (1984). Он зарабатывал на жизнь публикациями научно-популярных очерков в журналах для детей ("Костер" и "Искра"), написал 12 детских книг. В 1970 году поэт переехал в Москву. Много переводил (древних и современных индийских поэтов, Киплинга, поэзию народов СССР), писал сценарии для документальных фильмов. После погрома неподцензурного альманаха "МетрОполь" (1979), в который Рейн включил 23 своих стихотворения, он на несколько лет был лишен всякой работы. Уже готовая к публикации книга стихов была отложена на 5 лет. Только в годы перестройки вышли сборники "Береговая полоса" (1989), "Темнота зеркал" (1990), небольшая книга стихов "Непоправимый день" в библиотеке журнала "Огонек" (1990), "Избранное" (1992), "Нежносмо..." (1992), книга поэм "Предсказание" (1994), "Сапожок. Книга итальянских стихов" (1995).

Стихи Рейна привлекают читателя высоким мастерством, благородством тона и жизнелюбием. Любовь к открытому цвету, к некоей деформации, к определенным сценам выдает его увлеченность новейшей французской живописью (стихотворение "Яблоко" и поэма "Рембо"), а присутствие низкой лексики и некоторая ораторская установка свидетельствуют, что в молодости Рейн пережил влияние футуризма. Интерес к его поэзии в России и на Западе заметно растет, его часто приглашают на международные конференции, поэтические фестивали, в западные университеты с чтением стихов и с лекциями. В 1991 году в Америке вышла книга Рейна "Против часовой стрелки", с предисловием Бродского[1]. 

Интервью с Евгением Рейном

24 апреля 1990 года, Москва

Бродский считает вас одним из лучших поэтов, пишущих сегодня по-русски[2]. Вы с ним согласны?

Это сложный вопрос. Я высоко ценю мнение Бродского, сам же отношусь достаточно трудно к такой проблеме. Никто из сочиняющих стихи не считает себя дурным поэтом. Я вообще против какого-то выделения очень узкой группы поэтов, наименования их неким авангардом качества. Надеюсь, что я не принадлежу ко второму и третьему сорту. Это все, что я могу сказать.

Он же сказал о вас, цитирую: "Это единственный человек на земле, с чьим мнением я более или менее считался и считаюсь по сей день. Если у меня был какой-нибудь мэтр, то таким мэтром был он"[3], — то есть вы. К чему вас обязывает быть мэтром Бродского?

Это опять-таки сложный вопрос. Иосиф, действительно, много раз в разных редакциях говорил приблизительно это. Я не могу всемерно его прокомментировать, потому что не вполне понимаю, что Иосиф вкладывает, какое содержание, в эти слова. Исторически все было приблизительно так. Дело в том, что я на пять лет старше Иосифа. И когда мы познакомились — это был 59-й год. — Иосифу было 19 лет, а мне — 24. Очень сложно и невозможно сейчас подробно описать, как тогда в Ленинграде составлялись литературные группировки, кто был во главе, кто не был во главе[4]. Но во всяком случае, в очень узкой группе поэтов мне принадлежало определенное первенство[5]. Первенство, может быть, просто связанное с тем, что я был старше остальных на год или на два; может быть, с тем, что я уже написал какие-то достаточно известные в ленинградских кругах стихи; может быть, связанное с определенной эрудицией, по тем временам затруднительной. Что касается каких-то отношений "учителя—ученика", то в буквальном смысле, мне кажется, их не было. Просто произошла довольно интересная и удивительная история. Иосиф, которого я повстречал замечательно одаренным, но, в известной степени, эклектичным поэтом, тогда искал и разрабатывал свою собственную систему. Я уже писал довольно определенные стихи, и мне было поздно, как мне казалось, — может быть, это было ошибочно и даже наверняка ошибочно, — что-либо менять принципиальное в тех своих стихах. Однако я видел какие-то новые возможности в русском стихосложении: новые возможности влияний, новые возможности тематические, возможности привлечения какого-то психологического анализа, сближения стиха с прозой. И все эти вещи я, естественно, как-то излагал, рассказывал, делился с Иосифом ими. Я даже не всегда помнил, что именно я говорил, но оказалось, что Иосиф это запоминал. В одной из его статей я прочел пересказ даже довольно длинной нашей беседы тех лет о всякого рода вариантах поэтики[6]. Возможно, вот из этих вещей и сложилось то самое мнение, которое вы сформулировали в своем вопросе.

Бродский неоднократно отмечал тот факт, что вы в свое время дали ему один из наиболее ценных советов по части стихосложения, а именно, сводить к минимуму количество прилагательных в стихотворении[7]. Не вспомните ли вы, когда и по поводу каких конкретно стихотворений он получил от вас такой совет?

Вы знаете, не помню. Я помню приблизительно, что такой разговор был. Более того, это мое мнение, которого я довольно долго придерживался и которое пытался как-то применить к собственным стихам. Но я говорил, что начал писать стихи очень рано. Так что я опирался в основном на опыт советской поэзии 20-х годов, который включал не только Мандельштама, Пастернака и Заболоцкого, но и таких поэтов, как Луговской, Сельвинский, что в общем как-то связало меня уже по рукам и ногам. Я не могу припомнить буквально, в каком именно случае я говорил то, что цитирует Иосиф. Но, так как я действительно едва ли не по сей день держусь этого мнения, я, безусловно, ему это говорил.