Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

Через несколько секунд двор наполнился шумящей и кричащей толпой.

— Ты, я вижу, очень умный! Лезь, коли хочешь, сам на крышу. Видел, как он смазал прямо в глаз лейтенанта?

— Приставляй лестницу правей, ребята?

— Какую там лестницу, здесь надо с чердака проломать дыру на крышу.

Потом, покрывая отдельные выкрики, раздался уже знакомый Ильину медный голос рабочего, который давеча разговаривал с шофером.

— Стой, ребята, не валяй дурака. Это вам не кролик. И вовсе незачем нам подставлять лоб под пули.

— А с чего это он взбесился, дядюшка Менье?

— Чорт его знает с чего! Ну, расходись, пускай администрация достает его как знает. Нам ведь не положат прибавки к жалованью за лишнюю дырку в шкуре.

Шум на дворе начал стихать, и толпа, прекратив наступательные действия, рассеялась по краям двора, не желая упускать зрелище.

Ильин, весь залитый потом, лежал под ветвями без мыслей в голове, наслаждаясь, как усталое животное, покоем отдыхавших мускулов и прислушиваясь, как сердце все медленнее, тише и ровнее билось в груди.

Через несколько минут он поднял голову. Группа черных солдат с офицером во главе быстрым шагом направлялась сюда от ворот института. Рядом с офицером, твердо ступая негнущимися от подагры ногами, шел высокий старик с длинной бородой, в котором Ильин узнал директора института, молчаливого и сурового профессора Делярош. Подойдя к дому, часть солдат развернулась со стороны улицы, часть вошла во двор и оцепила само здание.

Ильин долго и жадно оглядел бездонное синее небо и темную полоску опушки леса, глубоко вздохнул и вложил в револьвер новую обойму. Страх, и беспокойство исчезли. На этот раз через несколько минут все будет кончено. Он твердо знал одно, что живым его не возьмут.

Слабо шумевшая до сих пор толпа замолкла. Справа за углом слышался звук неторопливого разговора: очевидно, там обсуждался план действий^ Ильин еще раз глубоко вздохнул, медленно повел взором по четко вырисовавшимся на фоне неба вершинам пальм парка — и внезапно расширившимися глазами впился в дальнюю опушку леса.

На поляне, развернувшись фронтом к реке, молчаливо и быстро двигалась длинная черная цепь.

Несколько секунд Ильин смотрел, еще не веря своим глазам. Да, это были они, в этом не было ни малейшего сомнения. Громадные даже на таком расстоянии фигуры, волосатые, неуклюжие и стремительные. Сутулые плечи и длинные, ниже колен, руки, со взятыми наперевес винтовками… И все же это было нечто совсем другое, чем вчера. Как тогда, на памятном ученье в Ниамбе, цепь шла неуловимо правильным шахматным порядком — каждое заднее звено в промежутке двух передних, — и мощь несокрушимого натиска чувствовалась в стройном и стремительном движении чудовищ.

В эту минуту справа, по ту сторону институтских зданий, раздался короткий отрывистый залп, затем другой, и разом, закипела сильная ружейная перестрелка. Внизу на дворе началась суматоха, но Ильин уже ни о чем более не думал, весь отдавшись наблюдению развертывавшегося перед ним небывалого боя.

Характер происходившего был ясен. Очевидно, часть гориллоидов повела наступление в лоб вдоль реки и, судя по выстрелам, уже ворвалась в институтские здания; другая часть шла в охват, в промежуток между институтом и рабочим поселком.

Во дворе паника усиливалась. Солдаты, не видя снизу происходящего, но слыша в стороне института разгорающийся ружейный огонь, выскакивали на улицу и быстро выстраивались, повинуясь резкой отрывистой команде. Затем отряд бегом двинулся обратно, к воротам института. Позади них, неторопливо шагая своими длинными негнущимися ногами, одиноко шел по полю старик-директор. Обходящая цепь гориллоидов, видная Ильину с крыши как на ладони, была для находящихся внизу еще скрыта складкой местности.

Когда солдаты подошли к ограде парка, ворота открылись, и оттуда вырвался поток людей, в дикой панике бежавших по направлению к рабочему поселку. Затем выскочили десятка три солдат, кативших за собой два пулемета, но в тот же момент на гребне холма уже совсем близко показалась цепь гориллоидов.

Вопль ужаса огласил равнину, и толпа беглецов в полном беспорядке рассеялась — назад к институту, в сторону реки и вперед к поселку. Густо и дробно застучали выстрелы пулеметов, и струи пуль облили шеренги нападавших.

Ильин, забыв обо всем — о своей безопасности, о задании Дюпона и даже об оставшихся за лесом товарищах, — поднявшись во весь рост на крыше, впился глазами в картину начинавшегося перед ним на равнине необычайного боя.

Как только первый пулемет хлестнул по рядам гориллоидов, их шеренги, словно придавленные лопатой, пали на землю, и сейчас же короткими, но непрерывными перебежками снова рванулись вперед. Те звенья, на которые лился поток пуль, лежали, словно вросшие в землю, или лежа стреляли, и в то же время другие звенья стремительными скачками бежали вперед.

Перебежки как искры непрерывно вспыхивали и гасли по фронту наступавших цепей, и, почти не веря глазам, Ильин видел, что, несмотря на кажущуюся сумятицу падавших и вскакивавших фигур, обе шеренги сохраняют известное равнение, а каждое звено по-прежнему остается в промежутке позади или впереди двух соседних. И несмотря на сильный ружейный и пулеметный огонь, позади цепей почти невидно было павших.

Да, Ленуар знал, что делал! Горе человечеству, если бы это оружие уцелело в его руках…

Сопротивление было коротким. Через две — три минуты солдаты, бросив пулеметы, кинулись туда, где, собственно, не могло быть спасения, то-есть к реке, — и гориллоиды с победным ревом рассыпались по всей равнине, осыпая пулями и преследуя бегущих. Небольшая часть беглецов, сохранивших остатки хладнокровия и удержавшихся от панического бегства к реке, все же прорвалась к поселку. За ней гнались отдельные гориллоиды.

Оставаться далее на месте — грозило гибелью.

Спускаясь с крыши, Ильин увидел в хвосте бегущих задыхающегося и еле передвигающего ноги барона Делярош, тащившего за руку свою молоденькую дочь.

Последнее, что врезалось в память из этой картины, был штык в волосатой руке, поднятый над спиной барона, тонкая в голубом шелковом платье фигура, перекинутая через плечо чудовища и пронзительный, полный нечеловеческого ужаса вопль…

Лавируя между деревьями и перескакивая через клумбы, Ильин уже бежал к противоположному концу поселка. Население его имело достаточно времени для бегства, и дома были уже пусты. Местами на земле валялся разный домашний хлам, наспех захваченный хозяевами и затем брошенный, когда пули гориллоидов засвистали вдоль улицы.

За полем, там где большая дорога в порт углублялась в лес, белели фигуры последних беглецов.

Так как дорога эта, срезая широкую извилину реки, далеко отходила от нее в сторону, Ильин направился полем к черневшей невдалеке лесной опушке. Преследования не было, и он не торопясь шел, изредка оглядываясь назад.

До леса оставалось не более тридцати — сорока шагов, когда у правого уха зычно взвизгнула пуля и Ильин, сломя голову, бросился к спасительной опушке. Вторая пуля взбила пыль в двух шагах впереди, третья щелкнула в землю где-то у самых ног сзади. До ближайшего куста оставалось не больше двух метров. Еще секунда и он выйдет из-под прицела.

Небольшой толчок в бок, как от удара веткой — но Ильин уже несся в лесном сумраке, лавируя между деревьями. Там, где бок зацепило веткой, немного саднило. Он машинально провел по этому месту рукой и, вытирая пот со лба, увидел, что ладонь в крови.

«Что за чорт! Неужели это была пуля?» — подумал Ильин.

Выстрелов больше не было, он остановился и поднял рубашку. Весь правый бок был залит кровью, обильно вытекавшей из дырочки в мышце под плечом. Короткий осмотр показал, что рана была пустяшная, но допускать вторичную потерю крови нельзя было никоим образом.

Вряд ли следовало опасаться преследования одинокого беглеца. Поэтому, обернувшись на всякий случай лицом к опушке, он разорвал пополам рубаху, связал концы вместе и, как мог, туго стянул себе этим жгутом под мышками грудь. Кровотечение уменьшилось, но не прекратилось. Тем не менее больше ничего уже нельзя было сделать своими силами, и Ильин повернул влево, чтобы поскорее выйти на знакомую тропинку. Последняя оказалась в двух шагах, и он поспешно зашагал в направлении, обратном пройденному утром пути.

…Часто впоследствии, как закрепленная на фотографии, вставала перед его глазами картина этой узенькой тропинки, извивавшейся в лесном сумраке между громадными деревьями. Стройные стволы гигантских пальм, высоко в небе сплетавших в густую крышу свои кроны, светлые круглые блики света на зеленом мху — и светлая, какая-то детская радость. Такой легкой была голова, так легко переливались одна в другую мысли. Такими пустяковыми представлялись все опасности предшествовавшего дня, и легким, невесомым и порхающим казался он себе в сравнении с этими тяжелыми и беспомощно медлительными чудовищами. Временами, как от шампанскаго, светло кружилась голова и только геометрическими телами представлялись деревья и даже товарищи — там впереди, на поляне.