Петр Краснов - Душа армии

Что это? Отдание чести офицеру? Возвеличение молодого «его благородия» перед «серой скотинкой»?

Нет… Это начало той субординации, которая постепенно войдет в солдатскую душу. На одних это произведет впечатление оторопи, огорошит их, собьет их с их горделивой пози ции, где они чувствовали себя «богами», которым все позволено, других заставит серьезнее взглянуть в свое, может быть, слишком приниженное «я», а всех вместе заставит почувствовать себя уже не самими собою, а каким-то коллективным «я», — «взводом», ощутить в себе общую, сильную душу, податливую на внушение начальника, познать себя солдатами.

Чем выше начальник — тем впечатление, производимое им на строй, должно быть сильнее. Музыканты и барабанщики приготовили и продули инструменты. Все встрепенулись. Команды следуют за командами. Люди выравниваются, тянутся, стараются. Строгие подпоручики и поручики обращаются в песчинки, которые то подают на пол-носка вперед, то осаживают чуть-чуть назад. Грозные ротные замерли на своих местах. Старший штаб-офицер волнуется. Наконец — последняя команда:

— Господа офицеры!

Плавно грянул оркестр полковой марш, и перед полком появляется командир полка.

Это не просто человек. Не Егор Степанович, которого вы вчера обыграли в бридж, не толстый старый человек, которому денщик дома снимает сапоги, ибо у него ноги не гнутся, не барин, не буржуй, не «враг трудового народа», но — командир полка. Человек, который со всей этой массой может сделать все, что угодно. Может повести на смерть, может загонять на плацу до седьмого пота, может наградить, накормить, напоить и может заставить терпеть холод и голод.

Это сознание подчиненности командиру сливается со звуками полкового марша, с торжественным рапортом штаб-офицера, с дружным ответом на приветствие первого батальона. Это обряд, это ритуал, который поднимает, волнует, возбуждает какие-то чувства, а в общем внушает толпе веру в начальника, начальнику же уверенность в людях. Уберите эти мелочи, упростите обряд, — и уже не тот станет командир и не тот полк. Суворов был врагом излишней муштры и парада. Суворов был сторонник простоты обучения. Однако, как тонко понимал он этот ритуал появления начальника перед солдатами!

Тут он обдумывал все: свой костюм, аллюр лошади, что и как кому сказать, — самый звук своего голоса.

В Италию на подкрепление армии Суворова в 1799 году прибыли пополнения. Суворов назначил им смотр у города Пьяченцы. Вот как описывает этот смотр и свои чувства очевидец:

«… Все ожидали непобедимого и с нетерпением смотрели в ту сторону, откуда он должен был ехать. Стены города Пьяченцы покрыты были сплошною толпою горожан и раненых французов.

И вот: пыль столбом по пути, и вот он, отец наш Александр Васильевич! Он прямо и шибко ехал к нам верхом на лошади, окруженный многочисленною свитою. Если бы не святая дисциплина, удержавшая в рядах строя ратников, — то все войско кинулось бы к нему навстречу! И вот он подъехал к середине корпуса, остановился, взглянул своим орлиным взором, — громко сказал: «Здравствуйте, братцы! — чудо-богатыри! — старые товарищи! — здравствуйте!!..» И ответ ратников, как сильная буря, вырвавшись из ущелья гор, как раскат грома, огласил окрестности: — «Здравия желаем, отец батюшка!» — Наконец, голос ратников «ура!» покрыл все. Александр Васильевич шибко проехал по линии войск, приветствуя их: — «Здравствуйте, чудо-богатыри! Русские! Братцы! Здравствуйте!» И тогда-то приказал начать примерное сражение по методе его.

Пример сражения продолжался не более часа, натиск и удар в штыки. Затем войска остановились в колоннах. Александр Васильевич приехал к ним. Все полки и батальоны сомкнулись густо и сблизились к месту, где был непобедимый. Говорил речь войскам о победах над французами, и речь его была коротка: помянул о победах, давно бывших над врагами, и в заключение сказал: «Побьем Французов-безбожников! В Париже восстановим по-прежнему веру в Бога милостиваго; очистим беззаконие! Сослужим службу Царскую — и нам честь, и нам слава!.. Брат-Цы! Вы богатыри!.. Неприятель от вас дрожит!.. Вы — Русские!..» И крики десятков тысяч ратников: «Рады стараться! Веди нас, отец наш, готовы радостно!.. веди, веди, веди! Ура!!» — огласили окрестности Пьяченцы.

Александр Васильевич поехал от нас, и вслед за ним начальники полков и батальонов повели старых его знакомых ратников. О, как радостны возвратились к нам наши старики, чего они только не говорили нам! Их было человек около полусотни, и почти всех по именам знал Александр Васильевич; и все с ним были в Крыму, на Кубани, на Пруте, при Рымнике, на Дунае и в Польше; и со всеми он говорил, и всякому дал свое слово ласковое. После того он сказать изволил: «Прощайте, братцы, покудова! Увидимся!.. Кланяйтесь от меня всем, всем чудо-богатырям! Помилуй Бог!.. Мы — Русские!..»

И сколько приезжало потом к русской солдатской толпе вождей на красных лимузинах и паккардах, украшенных красными флагами, и вожди, стоя на подушках, говорили длинные речи, обращаясь к «самой свободной в мире армии», а зажечь толпы не умели. И, расходясь, говорили солдаты самой свободной армии:

— Начерта мне земля и свобода, если меня убьют и я ничего этого не увижу? Нет, шалишь, повоевали и будя!..

В чем же была сила старого вождя и начальника, Александра Васильевича Суворова?

Конечно, прежде всего в том, что он был для всех, кто его ожидал, — «непобедимый». Обаяние его имени было так велико, что тот, кто пишет, называет его просто — «отец наш», «Александр Васильевич» — ибо кто не знал в тогдашней Павловской России, кто такой Александр Васильевич?

Суворов знал, что удивить толпу — это ее победить. Он едет верхом и «шибко», — а ему тогда было шестьдесят девять лет, и ему это было нелегко. Он окружен большою свитою. Суворов был небольшого роста, сух и некрасив. Он не появлялся никогда на большой голштинской лошади. — Знал, что на ней он будет смешон. Он ездил на небольшой и шустрой казачьей лошади с приемом лихого наездника. И одевался он оригинально, по-своему. С лентою на шее и большим Мальтийским крестом на груди, он сразу поражал внимание.

Большие глаза его блистали вдохновением. От него как бы шел ток к его солдатам. Современник пишет о нем: «Взглянул своим орлиным взором, громко сказал: здравствуйте, братцы…» У Суворова на поле перед солдатами был свой силуэт. Такой же свой, собственный силуэт, образ, влияющий на толпу, имели и все великие полководцы.

Наполеон был малого роста, такого малого, что когда смотришь в музеях и во дворцах Франции его постель и ванну, не веришь, что это вещи взрослого человека. Но он был «великий», и он знал, что он и казаться должен таким. Треугольная большая, особая, Наполеоновская, незабываемая шляпа, всегда один и тот же скромный артиллерийский мундир и серый походный сюртук. Прекрасная, но маленькая, под рост, арабская лошадь,

Его маршалы переняли от него это значение внешнего вида. Одевался в страусовые перья, носил пестрый, золотом расшитый ментик король Неаполитанский Мюрат, был тяжело скромен рослый Даву. Самые звания и титулы, данные маршалам Наполеоном, поражали войска. Все короли и герцоги!.. Все величества и светлости!..

Скобелев понимал, что белый китель, белая лошадь, иногда в холод распахнутое на груди пальто с алыми генеральскими лацканами внушают солдатской толпе мысль о его бесстрашии, влекут солдата за ним. Он был — «белый генерал!»

Начальник 10-й кавалерийской дивизии в Великую войну, граф Келлер, на рослом коне, под своим сине-желтым значком, с сияющим светлым лицом въезжал в стрелковые цепи и ласково говорил солдатам два, три слова.

«Заговоренный» — говорили солдаты. В самом слове было уважение к нему, готовность идти за ним.

Суворов говорит немного. Он не обещает ни земли, ни воли, он не сулит ни крестов, ни наград. Он знает цену земным наградам: — «Все суета сует». Он говорит о невесомом, духовном и бессмертном. — «Побьем французов-безбожников! В Париже восстановим по-прежнему веру в Бога милостивого; очистим беззаконие! Сослужим службу царскую — и нам честь! И нам слава! Братцы! Вы богатыри!.. Неприятель от вас дрожит! Вы — Русские!..»

Судьба отняла от нас все нажитое. Она лишила нас имущества, сорвала безжалостною рукою офицерские погоны, загнала в мастерские заводов, к рулю такси, в подземные угольные шахты. Она изгнала нас из Родины. Но разве могла она лишить нас нашего офицерского звания? Сознания, что мы — офицеры? Разве лишила она наших прошлых побед, нашей чести и славы? И этого никто, никогда отнять не может, — это есть то вечное, о чем всегда говорил и повторял Суворов, что внушал ежедневно, после каждого учения, перед вечерней перекличкой и утром, когда люди только что встали.

— Слава… Слава… Слава…

Войска видели вождя. Зрительное впечатление отразилось в их душах. Надо, чтобы образ вождя запечатлелся дальше, проник в их разум и покорил его. Убежденное, страстное слово вождя, его приказ должны сделать это и покорить и тех, кто почему-нибудь его не видел, не рассмотрел, кто его не слышал. Это слово дойдет до солдатской души только тогда, когда говорящий сам будет проникнут глубокой верою в то, что он говорит.