Рольф Эдберг - Письма Колумбу

Такова ирония великих противоречий: не успели мы толком открыть возможности моря, как лишаем себя его пищевых ресурсов, отравляя их. Вместо того чтобы шире осваивать морские богатства для растущего и голодающего населения планеты, мы их сокращаем.

Многое из того, что нами отправляется в море, мы, надо думать, получаем обратно. И не только в виде отравленной ртутью, приправленной биоцидами или радиоактивной рыбы. Когда Солнце испаряет воду Океана, в ней, очевидно, наряду с морскими солями присутствует часть наших химических отходов. То, что мы тайком сбрасываем в реки и что реки затем несут в Океан, в какой-то мере несомненно возвращается с тучами, которые бриз гонит на сушу.

Кое-что зная и еще больше подозревая о последствиях нашей наземной деятельности для моря, с дрожью думаешь о современных конкистадорах, вторгающихся в океанские глубины. Нет никаких оснований считать, что они наделены большей мудростью и осмотрительностью, нежели те, кто некогда вторгался в страны темнокожих людей. На суше наши неудачи перевесили успехи. Еще сильнее могут они перевесить в Океане. Подводные рудники и разного рода установки на морском дне, нередко действующие на атомной энергии, способны еще больше отравить воду, взмутить донный ил и вызвать непредвиденные смещения, даже нарушить столь же могучий, сколь и деликатный механизм течений. И все это чревато труднопредсказуемыми последствиями как для морских глубин, так и для побережий.

Мы чрезвычайно мало знаем о том, как действуют законы моря. Слишком скоро можем мы познать, как они отказываются действовать.

В море поступь смерти не так наглядна, как на суше. На континентах в роли обвинителей выступают оголенные горы, бесплодные пространства, большие города с их выхлопными газами и скученностью, с трущобами и шумом; точно сама земля вопиет о своем великом бедствии. Океан чахнет молча. Так и будет идти, пока в один прекрасный день нашему взгляду вдруг не предстанет мертвое море — и никаких признаков жизни, кроме движения волн.

Некоторые исследователи предупреждают: Океан может угаснуть уже к концу нашего столетия.

Если они правы, нет более серьезного предупреждения. Мало того, что мы лишим себя столь остро необходимого миру источника пищи, отравляя рыбу, губя нерестилища и основу океанической жизни — планктонные луга. Непосредственно еще важнее для нашего существования не имеющая ни листвы, ни ветвей, ни корней одноклеточная морская флора: она производит семь десятых планетного кислорода.

Когда в Амазонии, чей вечнозеленый, живой лиственный полог обеспечивает половину кислорода, производимого наземной флорой, тарахтят моторные пилы, когда влажные леса Индонезии и Африки вырубают быстрее, чем они способны возрождаться, и ширятся степи и пустыни, когда наши машины пожирают столько кислорода, что нынешние владыки северной половины западного континента потребляют его на сорок процентов больше, чем производится на просторах недавно захваченного ими края, — тогда, само собой, растет роль моря как поставщика кислорода для животного мира.

В дрейфующем фитопланктоне — предпосылка нашего выживания. Когда исследователи докладывают, что нефть и химикалии могут убить фитопланктон или затормозить его размножение, что в Северной Атлантике за последние двадцать лет заметно сократилась масса некоторых видов планктона, есть все основания бить тревогу.

Становится все очевиднее, что изо всех частей жизненной сферы планеты наиболее прямой угрозе подвержен Океан. И не исключено, что к риску мгновенной гибели в пламени ядерной войны или медленной смерти в отравленном мире надлежит добавить риск удушения из-за нехватки кислорода, подобно тому как погибает рыба в озерах и вдоль морских берегов, когда падает содержание кислорода в воде.

Океан, который называют колыбелью жизни, может стать и ее могилой.

Сеньор Альмиранте!

Сад Королевы — Хардин-де-ла-Реина!

Такое поэтичное название дали Вы с ходу скопищу островков, рифов и баров южнее Хуаны, когда после первой, радужной встречи с Ямайкой углубились в него, продолжая поиск пути в страну Великого хана. Но когда Вам пришлось перебирать все румбы компасной картушки, петляя в лабиринтах тесных проходов и мелких проливов среди бесчисленных островков, райский сад в Океане обратился для Вас кошмаром.

Вечера при небе, словно налитом кровью. Штормовые ветры, что по ночам срывались с гор Хуаны — и давай кружить по всем странам света. Рокочущие грозы, внезапные течения, упорные волны. Корабли скребут днищем грунт в прижимистых узкостях, матросы выскребают крохи со дна сундуков. Сами Вы измотаны неделями бессменных вахт и бессонными ночами, к тому же, как и все, истощены недоеданием. Постоянная забота: сколько парусов убрать, повинуясь шторму, а сколько оставить, чтоб суда слушались руля, огибая мели, подводные камни и прочую нечисть.

Никогда еще Ваше искусство судовождения не подвергалось такому испытанию. Лишь предельное напряжение и стойкость, отказ признавать что-то невозможным, Ваше чуть ли не интуитивное умение сочетать бесстрашие и осторожность позволили Вам тогда уберечь каравеллы от крушения.

Вот эти-то качества, проявленные Вами в Саду Королевы, сегодня остро нам необходимы на нашем планетарном корабле, все более рискованное плавание которого грозит завершиться космической аварией.

В конечном счете и Вас подстерегло крушение — у этого острова. Вы сами знаете: в этом последнем плавании Вам недостало воли и прозрения.

Возможно, сеньор Альмиранте, Вас удивляет, что наше плавание все еще продолжается. Ведь у святого Августина Вы могли почерпнуть авторитетное указание, что конец света должен наступить через семь тысяч лет после сотворения мира, а поскольку мудрый король Альфонс к тому же подсчитал, что ко времени рождества Христова возраст Земли составлял пять тысяч триста сорок три года и триста сорок восемь дней, Вам, когда Вы предавались уединенным размышлениям, достаточно было прибавить тысячу пятьсот три, чтобы выяснить, что до конца света оставалось всего сто пятьдесят три года.

Подтверждение своим выкладкам Вы могли найти в нюрнбергской всемирной хронике: как раз когда Вы вернулись из первого плавания, она возвестила, что у мира позади шесть эпох, впереди седьмая, и последняя; когда будут заполнены оставшиеся шесть страниц хроники, трубы возвестят о приходе Судного дня. Но до той поры на человечество обрушатся все апокалипсические бедствия — землетрясения, мор и голод. Хлеба не будут созревать в полях, родники иссякнут, реки наполнятся кровью и мерзостью, так что птицы небесные, звери наземные и рыбы морские погибнут.

Откуда Вам было знать, что именно Ваши плавания и все, что они повлекли за собой, развеют присущее средневековью и прочно внушенное Вам представление о близком конце света. Когда Мартин Лютер, духовный конкистадор, но не бог весть какой еретик, отнес сотворение мира к 4000 году до н. э. и предсказал, что при царящем падении нравов мир вряд ли переживет год 2000-й, никто уже не прислушивался к мрачным пророчествам. Запад сделал своим кредо идеи безграничного прогресса, они определяли его духовные искания и вдохновляли кипучую деятельность. До тех пор, пока уже в мое время не возродились пессимистические настроения.

Мы определяем возраст мира во столько же миллиардов лет, сколько тысячелетий числили за ним Августин и Лютер. И конец света не наступил ни в 1656 году, ни после. На страхи позднего средневековья мы можем смотреть с удивлением и иронией, зная, что они не подкреплялись никакими земными реальностями.

Так, может быть, и наши собственные опасения столь же необоснованны?

Разница налицо уже в отправной точке. Ваше время боялось неведомого, мое больше опасается того, что известно. Ваше время страшилось жупелов, рожденных человеческой фантазией, сегодня мы страшимся самих себя.

Кажется парадоксом, что тот самый рост технологии, который развеял былые страхи перед Судным днем, вызвал к жизни новые. Все объясняется просто: произошло-то многое, да мало что изменилось. Земной шар стал реальным понятием, теологические доктрины сменились технологическими.

и человеческий род приближается к стадии глобального роения. А вот наше отношение к реальностям, особенно в западном обществе, в основном остается прежним. Раньше, когда нас было мало и наша техника была меньше развита, мы еще могли внушать себе, что будем только в выигрыше, покушаясь на окружающую среду. Сегодня лишь разгильдяи и невежды могут утверждать, что этот путь ведет к благу, а не к катастрофе.