Сергей Алексеев - Россия: мы и мир

Сергию Радонежскому удалось, казалось бы, невероятное: используя двойную маскировку – от официальной Церкви и неоднородного, зачастую предательского общества, на основе древних традиций, обычаев и верований (христианские догмы не годились для воспитания этого «спецназа»), воссоздать духовно-волевой потенциал и вскормить элиту внутри этноса, которую составляли не только ученики преподобного Сергия, но в большей мере представители светского, княжеско-боярского сословия. Образ Радонежского, словно незримый стяг, реял над головами многих потомков, благодаря чему элита просуществовала целый исторический виток и только с реформами Петра была заменена на новую.

За последние сто лет Россия претерпела столько потрясений, связанных с проблемой власти и государственного устройства, что любая другая страна давно бы развалилась, расчленилась, расщепилась на составляющие, непременно утратила независимость и сгинула, аки обры. После каждой революции, смутного времени, перестроечного раздрая, когда все «до основанья, а затем...», кажется: рухнет и фундамент, ан нет, на удивление авторов потрясений – стоит! И самое главное, способен выдержать даже мощнейший внешний удар, каким, например, была Великая Отечественная или Первая «холодная война».

В девяностых, когда рухнул «железный занавес», в Россию приехал пожилой немец Клаус, офицер вермахта, прошедший с боями от Бреста до Москвы и обратно до Минска, где благополучно попал к нам в плен и потому остался жив. Всю оставшуюся жизнь бывший фашист ломал голову, как же это произошло и почему русские до сорок третьего отступали, а потом вдруг переломили ход войны, пошли в наступление и победили? Ни есть, ни спать не мог, занялся статистикой, пересчитал всех солдат, что воевали с каждой стороны, всю бронетехнику, самолеты, орудия и снаряды, исследовал все схватки – от великих сражений до боев местного масштаба до сорок третьего и после – не нашел ответа. Во все официальные, идеологические и экономические версии он не верил. Но когда Клаус несколько месяцев просидел в московских военных архивах, которые к тому времени открыли, и опросил сотни ветеранов войны, его наконец-то осенило. А чтобы проверить неожиданные выводы, он приехал в Вологду и попросил, чтобы его повозили по глухим деревням, где еще есть фронтовики. Недели две он ездил по дряхлеющим русским старикам в оскудевших селах, подолгу говорил с ними, благо, что в плену выучил язык, кое-что записывал, но больше пил водку с недавним противником и парился в банях. Вывод Клауса в то время меня обескуражил и вместе с тем заставил задуматься: по скрупулезным статистическим подсчетам немца выходило, что до конца сорок второго года в Красную армию призывали молодняк, воспитанный на комсомольских и большевистских идеях, который и составлял основу наших войск. Поэтому наряду с героизмом в обороне было и массовое отступление, паника и в результате бессмысленная гибель и миллионы пленных в первые месяцы войны. Как сказал один из фронтовиков – собеседников немца: «Жила не держит». И только когда начали забирать на фронт более зрелых мужчин, от сорока и до пятидесяти лет, уже поживших на свете, повоевавших, опытных, степенных и, главное, незаидеологизированных; то есть когда на передовой оказались мужики коренной России с крепкой жилой, немец не выдержал, и его поперли до Берлина.

Выводы бывшего фрица можно подвергнуть сомнению, но он прав в том, что боевая армия, как и всякое общество, не может состоять из солдат одного возраста и опыта. Что из этого выходит, мы видели при штурме Грозного в первую чеченскую кампанию. С одними молодыми и самоотверженными удальцами в атаку можно сходить только раз, а назавтра в бой идти не с кем. У Суворова вместе с двадцатилетними служили и сорокапятилетние (поскольку срок службы был в 25 лет), и потому генералиссимус никогда не терпел поражений. При подготовке к великим сражениям, в том числе и на Куликовом поле, в первые ряды всегда вставали пожилые воины, прикрывая спинами молодых, – и не только по причине своего опыта: предстоящие в войсковых порядках обречены были на смерть в первые минуты столкновения. Они принимали на себя самый мощный натиск, и честью было не просто храбро умереть на глазах у дружины, но принять на себя удар супостата и сбить с него спесь, дабы исполнить яростью и волей к победе позади стоящих.

Когда у него на глазах убивают старика, ярость вздымает молодого воина и приводит в состояние ража (аффекта).

Старой советской песней «Молодым у нас везде дорога...» сбито с толку не одно поколение и общество введено в заблуждение более чем на полвека. За это время стало принято кидать молодняк на великие стройки и пулеметы, и мы как-то забыли и о репродуктивном возрасте, и о демографии, в результате чего вся страна сейчас выглядит как человек предпенсионного возраста.

Многие тайны выведал хитромудрый немец, однако не узнал самого главного: начиная с послереволюционных времен русское общество умышленно и совершенно четко разделено на молодых и старых. Зачем это делали большевики, понятно: следовало разделить народ, поссорить отцов и детей, отчленить внушаемое молодое поколение и наставить его на коммунистические идеи. Так получились комсомольцы, которых можно было бросать на выполнение любых задач, делать мировую революцию за пределами России, собирать в коммуны, в общем, закалять, как сталь, то есть из огня в воду и обратно. Старое поколение было обречено на вымирание или истребление, как чуждый элемент. В стране, где испокон веков уважалась старость, холодный расчет идеологов поражает своей гнусностью и иезуитской изощренностью. Героями становились павлы морозовы, хотя говорят, это имя вымышленное. Но вот обрушился коммунистический режим, пришли демократы и принесли «общечеловеческие ценности», однако что мы видим? Все повторилось с потрясающей точностью: вчерашние комсомольцы рьяно бросились делить общество не только на партии – на молодых и старых, ибо последние мешали им делать реформы одним только своим существованием – орали на митингах, требовали вернуть украденное, повысить пенсии и т.д. И, разделяя, идеологи рыночной демократии говорят о гражданском обществе!

Это или беспросветная необразованность и глупость или, хуже того, знакомое иезуитство.

До той поры, пока народонаселение будут расчленять по такому принципу, а оно, народонаселение, будет позволять с собой это проделывать, можно и не мечтать о национальной элите, способной к самоорганизации, и даже о гражданском обществе пока можно забыть. Боярство, вельми могущие мужи, появляются исключительно в полноценном этническом пространстве, где всю внутреннюю, бытовую и бытийную жизнь определяет мудрая старость. Однако разобщенные по самым разным причинам (политическим, социальным, интеллектуальным) и объединенные лишь нищенской пенсией да судьбой, старики сегодня сами оказываются неспособными что-либо определять. Старость, как и младенчество, уравнивает всех, ибо приходит немощь тела, но возвышается дух, который и должен объединять. Однако сегодня можно констатировать вещь для русского (Русь Великая, Белая, Малая) этноса необычную, парадоксальную: старики перестали называть себя стариками. Они представляются как угодно – пожилыми, зрелыми мужами, дамами, особами, придумывают всяческие ухищрения, что-то вроде «бальзаковского возраста», поскольку стыдятся старости – скорее всего потому, что сегодняшние старики – это вчерашние комсомольцы и комсомолки. Бабушки не хотят нянчиться с внуками, ибо все еще молодятся и хотят урвать от жизни еще кусочек удовольствия, редкие нынче дедушки стали осторожными, опасливыми, и уж редко кто из них навертит ухо подростку-хулигану в своем дворе. Старость не почитают в том обществе, где она не почитает саму себя. Отсюда и широко пропагандируемая мода, которую иначе как извращение назвать нельзя, – неравные браки. Разве уважающий себя старик возьмет замуж девушку, приходящуюся ему внучкой по возрасту? Даже для того чтобы облагодетельствовать ее богатым наследством? А богатая бабушка пойдет замуж за юнца?

Вернемся к магии языка. Произнося заимствованное слово «элита», мы не в состоянии до конца понять, что же это такое. Каста? Избранная часть общества? Аристократия? Или все-таки что-то еще, весьма национальное?

Синоним этого слова, а вернее, равное по смыслу – боярство. Произошло оно от указания – «бо ярый муж» (он, этот ярый муж), коих старцы определяли на вечевом круге по заслугам перед обществом и личным качествам. Чуть позднее появилось слово «вельможа» – великий муж или «вельми могущий». То есть первоначально ярость (солнечность, светоносность) и могущий (способный, мощный, могучий) – ключевые определения качества, необходимые для выделения из общей массы – если по Гумилеву – пассионариев, образующих элиту. Причем боярином мог стать всякий, независимо от социального положения, кто на общем фоне проявлял ярость в походе, на бранном поле, на вече, а главное, имел «ярое сердце» – неистощимый источник энергии, коей был способен одухотворять общество. Такое боярство никогда не передавалось по наследству, не приносило социальных льгот, более высокого материального положения, а поэтому не становилось аристократией.