Итоги Итоги - Итоги № 50 (2012)

Помню, как только я сменил фамилию, у меня словно кандалы упали. И вообще Александр Журбин — это красивое звуковое сочетание, не правда ли?.. Через неделю после того, как я получил новый паспорт, знакомлюсь в Ленинграде с каким-то человеком. Чуть ли не в первый раз в жизни представляюсь: «Александр Журбин, композитор». А он в ответ: «Как же! Знаю, это известное имя…» И сразу после этого меня подняло и понесло.

— И наступила пора «Орфея и Эвридики»… Для молодого поколения советских людей эта рок-опера была прорывом, глотком чистого воздуха.

— После появления рок-оперы Эндрю Ллойда Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда», которая стала веховым явлением в легкой музыке, мы все словно прозрели. Какой доходчивый и простой по своей форме шедевр! Ллойд Уэббер моложе меня на три года и начал писать оперу, когда ему исполнилось двадцать. Совсем мальчик! Но то, что он сделал, было написано так ловко, так здорово были скомбинированы классика и современные ритмы, что это не могло не произвести огромного впечатления. Все молодые композиторы России завелись делать рок-оперы. Но мне первому в стране это удалось — не только придумать, написать, но и поставить. Александр Градский говорит всем: «Что там Журбин! Я написал мою рок-оперу «Муха-цокотуха» в 1972 году!..» Может, и написал, но не поставил же! А моя опера стала сенсацией.

— Потом уже появился в «Ленкоме» «Хоакин Мурьета» Алексея Рыбникова.

— Ровно через год после моего «Орфея»!.. Когда мы с поэтом Юрием Димитриным, автором либретто «Орфея и Эвридики», взялись за сочинение этого произведения, была полная уверенность, что его запретят. Ну, дадут нам возможность сыграть два-три раза и прикроют нашу лавочку. Поэтому решили действовать быстро. Режиссером задумали пригласить Марка Розовского, у которого был уже свой театр, правда, студенческий, под названием «Наш дом». Задумали показать Марку, что создали, но у того не было рояля. Выручил молодой тогда, как все мы, Максим Дунаевский. Пошел погулять на пару часов, а меня оставил за своим «станком». Я набросился на рояль и два часа играл и пел в лицах перед Розовским. Марк, взъерошенный, с горящими глазами, возбудился, встал и заявил: «Мужики, это гениально! Я буду это ставить!..» Благо в то время он одновременно ставил в Питере «Историю лошади» у Товстоногова.

— И четвертым «заговорщиком» стал у вас Анатолий Васильев, руководитель популярного ВИА — что расшифровывалось как вокально-инструментальный ансамбль — «Поющие гитары».

— Да. Ему тоже земной поклон. Думаю, «Орфея и Эвридику» чудесным образом не запретили в зародыше прежде всего благодаря потрясающей поддержке Андрея Павловича Петрова. Он, секретарь правления Союза композиторов СССР, уже признанный авторитет, пришел на худсовет и первым взял слово. Одно это тогда дорогого стоило. Петров взял на себя инициативу: «Это наша большая победа. Наш мощный ответ Западу…» И чиновники, которых немало сидело в зале, махнули на все рукой: «Ну раз вы так считаете…» Нам дали выползти на свет, это было какое-то опьянение… В июне 1975 года в оперной студии консерватории что прямо напротив Мариинского театра, состоялась премьера. В главных ролях выступали Ирина Понаровская и Альберт Асадуллин. Триумф! Зал переполнен… Вскоре поехали на гастроли в Минск. И там во Дворце спорта, рассчитанном на 6—8 тысяч человек, играли по три раза в день — как кино показывали. И всегда битком народу…

— Вселенская слава на тебя обрушилась!..

— Шлейф «Орфея и Эвридики» следует за мной по пятам до сих пор. А тогда, как сейчас говорят, в разгар застоя, первое время мне очень хорошо платили. Наверное, власти еще не успели очухаться… Дело в том, что, если в определении жанра произведения присутствует благородное слово «опера», чуть ли не девять процентов дохода от зала отдавалось композитору. Естественно, никто из советских чиновников и предполагать не мог, что мою оперу будут играть по три раза в день, причем на стадионах. И действительно, отчисления, полагавшиеся мне за «Орфея и Эвридику», были огромными. Я, совсем еще мальчишка, получал в месяц по 10—12 тысяч рублей! Тогда это были бешеные деньги. Ни академики, ни даже члены Политбюро ЦК КПСС не получали ничего подобного…

Понятное дело, это вызвало тревогу в компетентных органах. Замминистра культуры СССР был композитор-теоретик Василий Феодосьевич Кухарский, который боролся — и не только в музыке — со всем подряд. Объявил он войну и мне. По его инициативе был издан уникальный, достойный Козьмы Пруткова указ, копия у меня до сих пор хранится: «Оперу «Орфей и Эвридика» оперой не считать». Разве не анекдот? Присвоенный моему творению статус «эстрадного представления со сквозным сюжетом» уменьшил мне авторские сразу в пять раз. В общем, недолго пробыл я миллионщиком.

И тем не менее. Приезжаю в Москву на съезд Союза композиторов, а доброхоты мне передают разговоры в композиторской среде: «Знаете, что этот наглый мальчишка Журбин делает? Скупает все билеты на представления своей оперы, в зале только его друзья сидят…» Бред, да и только! Но, к счастью, не этот негатив задавал тон в Белокаменной по отношению ко мне. Об «Орфее и Эвридике» дало репортаж Центральное телевидение. Меня поддержали журналисты. Поразительно, но факт: спектакль до сих пор играется на сцене санкт-петербургского театра «Рок-опера», и в главной роли по-прежнему Альберт Асадуллин, ни голоса не потерявший, ни даже веса не набравший. Этот спектакль — в Книге рекордов Гиннесса.

— Не говоря уже о том, что ты стал комсомольской звездой… В таковом качестве я тебя и встретил впервые.

— Комсомольские руководители, скажем, Виктор Мишин, Валерий Сухорадо, были ребятами толковыми, держали нос по ветру. Комсомольские вожди сразу вычислили: этот паренек достоин, чтобы с ним работать. Они начали приглашать меня на свои тусовки. Пару раз заказывали песни — не такие, как «Любовь, комсомол и весна», а вполне умеренные, к примеру, про советско-польскую и советско-чехословацкую дружбу. В благодарность меня посылали на фестивали за рубеж, на разные молодежные мероприятия. Мы так с тобой и встретились во Франции, куда я приехал с комсомольцами на праздник молодых французских коммунистов… Честное слово, я никогда не кривил душой, когда писал эти песни. Вспоминаю о моей посткомсомольской юности с большой симпатией.

— Почему не прицепился к власти, как некоторые наши знаменитости?

— От большой власти я всегда старался держаться подальше, хотя... Сознаюсь, у меня была прекрасная возможность прилипнуть к очень большой власти в лице Бориса Николаевича Ельцина. А история такая: в 1979 году в Свердловском театре музыкальной комедии, одном из лучших в стране, был поставлен мой мюзикл «Пенелопа». Естественно, я приехал на премьеру, и тут мне говорят: «В зале Ельцин». Ну и что? Я на тот день был знаменитый человек, а кто Ельцин? Первый секретарь обкома, начальник местного масштаба. Правда, он обожал оперетты и поддерживал театр, что делало ему честь. Пришел со всем региональным синклитом, как полагается: справа в партере — прокурор города, слева — КГБ области, а вот и милиция Свердловска…

Антракт. И тут Ельцин подходит ко мне: «Журбин, молодец!.. Пишите для нас…» В общем, контакт возник. Разговор пошел. Налили, закусили… Через некоторое время у меня в Свердловске еще одна премьера: музыкальный спектакль «Мымра» по Эмилю Брагинскому и Эльдару Рязанову. Ельцин опять среди первых зрителей, тут мы уже встретились как старые знакомые. Позднее переписывались, поздравляли друг друга, необязательно с круглыми датами. Так продолжалось и тогда, когда по партийной линии Ельцина перебросили в Москву. Когда же он стал президентом, связь прервалась. По моей инициативе. Я понял: это не мое… Если бы я захотел вскочить в этот возок, я бы, поверь, успел.

— …Стал бы министром культуры.

— Я не захотел этой возни. Даже сейчас, когда немало людей от искусства поддерживают политические партии, ходят на митинги или даже становятся депутатами, я остаюсь в стороне. В такой активности, как мне кажется, есть доля пиара. Ну не мое!.. Конечно, у меня есть определенные политические симпатии, но я их не афиширую и никуда не лезу. Я создаю вещи, которые сегодня не имеют никакого политического контекста, но, может, в пересчете на будущее они обретут какую-нибудь ценность. Мне нравится самовыражаться. Для этого я и на радио работаю, раньше был «Маяк», теперь — радио «Орфей». Есть еще телепередача на НТВ-МИР. Каждую неделю встречаюсь с людьми, беседую с ними, все говорят, что у меня это получается.

Я долго жил и живу — по несколько месяцев в год — в Америке. Там, безусловно, свои недостатки, но при этом устроено все очень разумно.

— И тут мы подходим к самой большой тайне в биографии Журбина. Как ты, находящийся, казалось бы, на вершине славы в Москве, оказался в Америке? В эмиграции, можно сказать.