Песах Амнуэль - Полдень XXI век, 2010, № 09

Почему-то теперь мне кажется, что им двигала вовсе не жажда наживы.

Бассини жил с нами, работал со всеми наравне и развлекал нас различными фокусами и трюками. Карточные фокусы мало кого интересовали (их умел показывать даже Трипп — при помощи ног), а вот голуби, вылетающие из рукава, казались нам прекрасными, как и многочисленные разноцветные ленты, которые Жоржо извлекал то из носа Додо, то из глубин бороды Миледи Бэрд.

Кстати, в начале повествования я упоминала, что Миледи Бэрд показалась мне очень красивой, несмотря на бороду. За несколько лет работы в цирке я убедилась в своей правоте. Однажды она полностью сбрила бороду: под слоем шерсти скрывалось безумной, сумасшедшей красоты испанское лицо, тонкое, изящное, с полными чувственными губами и точёной лебединой шеей. Она не выступала в течение полугода, пока борода снова отрастала. Когда я спросила, зачем она это сделала, Миледи Бэрд ответила: «Уильям, это Уильям попросил…» Уильямом она называла мистера Харриса.

Вернусь к Бассини.

Номер, который Бассини предложил Харрису, заключался в полном исчезновении Луны. Как утверждал Жоржо, это ни в коей мере не было связано с каким-либо затмением или другим оптическим эффектом. Бассини обещал заставить Луну исчезнуть навсегда — пока не разрешит ей вернуться. Сделать он это планировал при максимально большом стечении народа, а рекламу разместить по всему городу — и, возможно, в соседних городах. Место было выбрано заранее — Атланта, штат Джорджия. Объяснить этот выбор экономической выгодой было невозможно. Скорее всего, географическое положение являлось одной из составляющих фокуса Бассини.

Номер был назначен на конец года, на сентябрь. А до этого времени Бассини принимал участие в представлениях, демонстрируя различные фокусы и трюки. Он разбавлял своей весёлостью и естественностью мрачную атмосферу, создаваемую уродами. Как бы искусен и красив ни был, например, Трипп, он вызывал у публики, помимо восторга, некоторую степень отвращения или сочувствия. Бассини же вызывал чистый восторг. Но на одного Бассини публика бы не пошла. А на сочетание чудовищного с прекрасным — с удовольствием.

В начале марта мне исполнились тринадцать лет. Я скрывала дату своего рождения. Большая часть циркачей полагала, что мне уже пятнадцать: я была уже не девочкой, но девушкой.

Вскоре после дня рождения я пошла на кухню, чтобы стащить у Гомеса что-нибудь вкусное и скушать в одиночку, в своей комнатке. Не рассчитав, я задела филейной частью подпорку шатра, и мягкая крыша стала медленно оседать. Ничего страшного не произошло: массивные стационарные опоры держались жёстко, но край тента опускался точно в открытую кастрюлю с чем-то дымящимся. Дело грозило руганью со стороны Гомеса и выговором от Харриса (в принципе, таскать с кухни еду запрещалось), но тут чья-то рука перехватила тент, а другая подставила под него сбитую мной опору. Это был Бассини. Он улыбнулся мне и заговорщицки произнёс:

«Я тоже иногда что-нибудь норовлю стащить».

С этими словами он подошёл к одному из кухонных столов Гомеса, открыл некий ящик и достал оттуда две шоколадных конфеты — мне и себе.

«Ты знаешь, где брать», — улыбнулась я.

«На то я и маг!» — сказал Бассини тихо, но с гордостью, и исчез.

Я вышла следом и по дороге встретила спешащего на кухню Гомеса. Он посмотрел на меня подозрительно, но ничего не сказал.

Время текло, и по мере всё большего сближения Бассини с коллективом (да, я уже выучила это слово) мне он начинал нравиться не только как прекрасный фокусник и замечательный друг. Мальчики на первых рядах по-прежнему меня занимали, но Жоржо постепенно затмил их, далёких и незнакомых, своей лучезарной улыбкой и ловкостью рук.

Почти каждый уродец так или иначе пытался выведать у Бассини, как он собирается заставить Луну пропасть. Харрис лично проверял астрономические календари: никаких затмений и в самом деле не обещалось. Об этом он рассказал Синклеру, а Синклер разнёс весть по лагерю.

Малыш Комптон вёл с Бассини задушевные беседы, иногда ненавязчиво переводя разговор на астрономию. Трипп болтал с фокусником о фотографии, особенно его интересовала ночная съёмка и возможность снять трюк Жоржо. Миледи Бэрд советовалась со мной, не побриться ли ей снова, чтобы произвести на иллюзиониста положительное впечатление.

Меня не очень интересовал фокус с Луной, потому что я была влюблена в живого человека, а не в фокусника. Он был старше меня на 30 лет, он не был уродом, у него не было на руках мозолей от деревянных «утюжков», он был всеми любим, и его ждал успех. А я была монстром. Девочкой-верблюдом.

Так продолжалось до начала мая. В мае мы гастролировали в Джэксонвилле, прибыль обещала быть немаленькой, мы давали представление за представлением в течение недели, а народу всё не убавлялось.

Одним из коронных трюков Бассини было испускание огня из ладоней. Он складывал руки, поднимал их, и под купол неслась струя пламени. Харрис всё время боялся, что фокусник подожжёт шатёр, но этого не происходило.

Я уже отыграла свой номер, мне бурно аплодировали, смеялись надо мной, показывали пальцем. Именно так и должна выглядеть реакция публики на фрикшоу. Я сидела на траве за балаганом и смотрела в небо. Я совершенно не разбиралась в созвездиях и могла опознать разве что Большую Медведицу — прямо надо мной, в самом центре небесной сферы.

Бассини проскочил мимо меня, как ошпаренный. Я не окликнула его, а бросилась за ним. Сложно объяснить, почему я это сделала. Скорее всего, из интереса. Он — такой спокойный и уверенный — неожиданно бежит куда-то сломя голову, значит, что-то произошло.

Бежал он к бочке с холодной водой. Он засунул туда руки и едва слышно захныкал, как маленький ребёнок. Я поняла, что он обжёгся во время трюка.

На арене нельзя показывать слабость. Наш человек-скелет, Маркус, однажды сломал во время выступления руку. Он даже не поморщился, завершил свой выход, и лишь за кулисами лишился чувств от боли. Правда, у скелетов обычно крайне хрупкие кости — об этом мне рассказывал Маркус. Он в своей жизни не ломал разве что шею.

Бассини вытерпел боль на арене, но за её пределами сорвался.

«Жоржо», — тихонько окликнула я.

Он обернулся. Слёзы стояли в его глазах — это было заметно даже при лунном свете.

«Не надо, Элла, не мешай».

«Давай, Жоржо. У меня есть мазь специальная, поможет…»

У меня и в самом деле была мазь. Медициной у нас заведовала Миледи Бэрд, но я часто крутилась вокруг неё и училась разным премудростям.

Я протянула Жоржо руку, и он дал мне свою. Чудовищные ожоги превратили её в кусок мяса. Никакая мазь такому бы не помогла. Он снова спрятал руку.

«Элла… Я же маг», — он слабо улыбнулся.

«Ты — фокусник!» — сказала я твёрдо. — «Пойдём лечиться».

«Нет, Элла», — он растопырил ладонь и снова показал мне.

Вы знаете, я никогда не верила в чудеса. Я твёрдо знала, что человек, зажигающий спичку при помощи ног, — это не чудо, а плод многолетних тренировок, следствие несокрушимой силы духа. Я знала, что уродство — это последствие болезни или травмы, а не ведьмовского проклятья. Я знала, что прекрасные принцы на дорогах не валяются, а по волосам принцессы нельзя забраться на башню, потому что скальп просто оторвётся.

Ладонь Жоржо была совершенно здорова. Но меньше минуты назад я видела его боль — настоящую, несыгранную — и чудовищный ожог.

«Это не фокус, Жоржо», — твёрдо сказала я.

«Я маг, Элла. Маленький, но всё же маг».

И это было правдой.

Мы лежали рядом на траве и смотрели в небо.

«Большую Медведицу ты знаешь, — говорил Бассини. — А вон там, левее, Волопас. Самая яркая звезда — Арктур. А яркая звёздочка прямо над Луной — это планета Марс».

«А это что?» — спрашивала я и показывала пальцем.

Он приближал свою голову к моей, чтобы понять, куда я указываю, и отвечал:

«Это Волосы Вероники. Тусклое созвездие, всего три звёздочки, и те едва видны».

«Какое красивое название».

«Вероника была женой египетского царя Птолемея, — рассказывал мне Бассини. — Свои волосы она принесла в жертву богине Афродите, чтобы её муж одержал победу над врагом. И дар был принят».

«Я бы тоже пожертвовала свои волосы…» — произнесла я.

«У тебя очень красивые волосы, мне было бы их жалко».

В тот момент я всё поняла. Я поняла, что если сейчас поцелую его, он не отстранится. Тридцать лет — это не разница, мне так казалось. Впрочем, мне и сейчас так кажется.

«Жоржо, я люблю тебя», — сказала я тихо. Он услышал.

«Мне сорок два», — сказал он.

«Ты маг».

Он некоторое время молчал, а затем заговорил.

«Давным-давно я тоже был ребёнком. Обычным ребёнком, ничего особенного. Я не помышлял стать фокусником и не думал, как сложится моя жизнь. Но на десятилетие мне подарили настоящую ракету. Фейерверк, представляешь себе? Мой личный маленький салют. Отец строго-настрого запретил запускать ракету без него. Но он никак не мог найти для меня время. Никак не мог собраться, чтобы запустить фейерверк вместе. Тогда я украл огниво и убежал на пустырь. Собрал друзей, сказал: будем фейерверк запускать. Все обрадовались. Я установил ракету, поджёг фитиль — и всё. Ракета взорвалась прямо у меня в руках. Сразу, через секунду, наверное. Очнулся я уже дома. Думал, что остался без рук и лица, но всё было в порядке. Получил, конечно, нагоняй от отца и от матери. А потом мальчишки мне рассказали, как это выглядело со стороны. Ракета и в самом деле взорвалась в моих руках, и когда я упал на землю, рук у меня не было, только две кровоточащие обугленные культи. Лицо было покрыто пеплом, глаза выжжены, кожа содрана. Они испугались и разбежались. Кто-то позвал мою мать (отца не было дома). Мать нашла меня без сознания — но совершенно здорового, без единой царапинки. В тот день я избрал свою дорогу».