Василий Песков - Таежный тупик

О том, что эта игра опасна, стало ясно однажды утром. Перед тем ночью Агафья слышала рев марала. «Смертельно ревел, я подумала: кто-то его порешил». А утром серая собака, и следом за нею Дружок прибежали, облизываясь, с реки. На мордах у них была кровь и клочья оленьей шерсти. Это вернуло Агафью к мысли о волке, заставило осторожней выходить из избы…

Конец истории я узнал через три месяца, когда сам увидел ловушку, рваную шкуру марала, висевшую на жердях, и место у изгороди, где пуля настигла… матерого волка. «Да, это был волк, – сказали специалисты, принимавшие шкуру. – Поведение? Можем только пожать плечами. Никогда ничего подобного даже слышать не приходилось».

Приблудный зверь прожил у таежной избы более шести недель. Можно было бы строить предположения: одинокую волчицу задержал кобелек. Но оказалось, зверь был примерно четырехлетним самцом.

Для Агафьи в ее бедной событиями жизни история эта получила мистическую окраску. А драматические события этой весны Агафья прямо связывает с «пришествием волка» – «Знамение. Это было знамение»…

Во второй половине февраля я получил от друзей телеграмму: «Агафья больна. Будем вывозить ее на вертолете в Таштып». А через четыре недели в письмах и телеграммах ошеломляющее известие: «Агафья вышла замуж». Называлась фамилия, имя и отчество новобрачного. Пока я, встревоженный и озадаченный, собирался в неблизкий путь, пришло еще письмо от Агафьи. Ни слова о «замужестве». Кривые, торопливые строчки, как обычно, с упоминанием бога, с пожеланием здоровья. Суть: «Приезжайте Христа ради – больна и скорблю».

… Из Таштыпа, стоящего на краю абаканской тайги, лететь собрались втроем: Николай Николаевич Савушкин, уже много лет принимающий в судьбе Лыковых человеческое участие, и мы с журналистом Николаем Устиновичем Журавлевым, побывавшим у Лыковых в 1982 году. Непривычно без Ерофея. Он на буровой вахте. После двух лет профессиональной охоты понял, что взялся не за свое дело. Снова попросился в бурильщики. И еще новость: геологоразведочный участок доживает последний год. Поселок – ближайший к избе Агафьи жилой очаг – будет брошен, добираться в этот угол тайги без самолетных оказий станет сложно, почти невозможно…

В лесхозе и на аэродроме в Таштыпе у друзей и знакомых пытаемся выяснить: что там, в тайге? Все улыбаются: вышла замуж. Называют «молодожена», местного жителя, старовера.

Уже от летчиков с огорчением узнаем: «хозяина дома» на месте нет, три дня назад с попутным рейсом улетел из тайги.

Абакан в этом году вскрылся рано. На всем течении река уже безо льда. Но недавно выпавший снег окаймляет зеленоватую воду, сахарно блестит на сопках. Тайга прозрачна, между деревьями увидел бы сверху даже и зайца. Но ничего живого не видно, хотя здешний кедровник не беден.

Вертолет спешит по делам. Потому пролетаем, не приземляясь, поселок геологов, потом видим слева по Абакану старую брошенную избу Лыковых. И вот струйка дыма жилой избы, коза на привязи, собака беззвучным лаем приветствует вертолет и уже по привычке бежит к тому месту, где он обычно садится. Пока делаем разворот и снижаемся, к обрыву около речки торопливо семенит и хозяйка в серой мешковатой одежке, в обычном своем платочке, в отороченных заячьим мехом калошах-валенках…

Разговор с ходу – не на главную тему. Агафья показывает место у речки, где был задран волком марал. Потом показала у избы место, где странный волк был застрелен. «Нареченный» Агафьи, едва увидев приблудного зверя, сказал: «Какая собака… Волк!» Немедля его застрелить настояла Агафья. Соображение: «Давай маленько повременим – прилетит Василь Михайлыч, поснимает», – было отвергнуто: «Не можное дело с волками-то жить. Еще расплодятся…»

Странного поведения волк был не единственным зверем, забежавшим в эти края зимой. Дней десять назад к обрыву реки целая стая волков выгнала молодого марала. Олень сорвался с обрыва, сломал ногу и ободрал бок. Спасаясь от хищников, он забрел в реку против избы. Обреченного зверя застрелили. Разделка туши, засолка мяса была последней страницей недолгой семейной жизни.

Понимая всю деликатность момента, мы не спешили с расспросами, Агафья сама начала. Мы слушали, не перебивая, пока она выговорилась. «Теперь все. Написала Сергею Петровичу Черепанову (начальнику геологоразведочной экспедиции): „Отрекаюсь от Тропина Ивана Васильевича“. Написала матушкам (монашкам) на Верхний Енисей покаяние и моленье постричь в монахини».

Уже вернувшись из тайги в Абазу, разыскали мы несостоявшегося супруга, поговорили с начальником геологоразведочной экспедиции, посетившим «молодоженов» в «медовый месяц». Сопоставление услышанного проясняет драму, рядовую, обычную в море житейском, но тут, при обстоятельствах исключительных, горько-болезненную.

«В миру жить грешно, в миру жить нельзя». Это воззрение сам старик Лыков сохранил до последнего издыхания и дочери завещал неотступно держаться «праведной веры» – не благословил присоединиться даже к родственникам-единоверцам, живущим в глухом селении Горной Шории. И Агафья завета держится крепко. Облегчение ее участи «тятенька» видел в залучении кого-либо в их таежное уединение. Жизнь показала: желание неосуществимо. Несколько человек, в разное время сюда просочившихся, оказывались либо отпетыми прохиндеями, либо людьми наивными, «тронутыми». Агафья с юмором рассказывала об «ищущих», называя иных «в уме не утвержденными», других «заплутавшими в вере» либо ни на что не способными для жизни в таежной закути.

Понимая, что рано или поздно «прихожанство» может кончиться драмой, мы попросили власти в Таштыпе и геологов, без транспорта которых добраться сюда весьма трудно, огородить Лыковых от праздного любопытства и «прохиндейства». И в целом это вполне удалось. Но самой-то Агафье приказать невозможно – характер лыковский. Познав общенье с людьми, она без него уже тяготилась и не теряла надежды устроить жизнь по тятенькиному завету. Этой зимой желанный случай как будто бы «приискался». В поле зрения таежницы оказался единоверец, даже по шестому или седьмому колену родня – Иван Васильевич Тропин. Живя в Абазе, он не раз у Агафьи бывал – привозил соль, муку, кое-какие хозяйственные вещи, сочувственно относился к ее судьбе. Священные книги Иван Васильевич читал и толковал ничуть не хуже Агафьи. «Однако заражен мирским духом, горазд на питье и во хмелю богохульствует», – со вздохом рассказала Агафья, посетившая его дом в Абазе во время поездки к родне.

Семейная жизнь бородатого старовера не задалась – жену то ли прогнал, то ли сама ушла. Находясь на пенсии, бобыль устроился на работу к геологам лодочником. Кто кому знак подал, выяснить мы не сумели. Так или иначе, Иван Васильевич появился в Тупике с видами на жительство. Возражения, как мы поняли, не было. Но Агафья предложила «жить как брат и сестра». Без большого труда шестидесятитрехлетний единоверец сумел объяснить ей, что такое житье невозможно: «Мы же живые люди, да и бог против ничего не будет иметь – надо жить как муж и жена».

О ЗАГСе, разумеется, речь не шла – ни бумаг, ни печати, ничего «мирского» Лыковы не признавали, и Агафья на том стоит крепко. Однако средство узаконить союз она нашла – написала монашкам на Енисей просьбу благословить замужество, а Иван Васильевич взял на себя обязательство доставить бумагу по назначению. Сам он, показывая серьезность намерений, пригласил в свидетели начальника геологоразведочной экспедиции, которого Агафья хорошо знала. Сергей Петрович нам рассказал, что был поражен преображеньем избы – «посуда сверкает, простыни на постели».

«Медовый месяц», однако, оборвался до срока. Причина тому, как можно понять, простая. Все, чем начинается супружеская жизнь, для Агафьи оказалось не медом, а горькой полынью. Возраст (ей сорок пять), строгости веры, запоздалость всего, испуг – все слилось воедино, все несчастная женщина почувствовала как греховное, ненужное и нелепое.

Выяснение отношений по всему происшедшему привело к ссоре. Обозначились два строптивых характера, к тому же из двух различных миров. Не знаю, входил ли в «брачный контракт» вопрос о месте жительства. Иван Васильевич говорит, что, обдумывая житье, купил дом в стороне от поселка Таштып «для уединенной жизни». Агафья будто бы молчаливо согласилась на «вылазку» из тайги, но в решительный момент объяснений отказалась куда бы то ни было перебраться. На что суженый заявил: «Ну а я тут не смогу и не хочу жить». В ответ Агафья написала свидетелю их союза нечто вроде торжественной декларации: «От Ивана Васильевича Тропина отрекаюсь!» А самому Ивану Васильевичу вручила послание «матушкам» на Енисей, со слезным покаянием и мольбой о пострижении в монахини. (Речь не о монастыре, а о жизненном статусе.)

В Москву Агафья писала в смятении чувств и мыслей: надо было с кем-то потрясением поделиться. В размышлениях – как же быть? – я напомнил ей о последнем приезде родственников и сказал, что вижу единственный выход из тупика – переселиться в поселок единоверцев.