Итоги Итоги - Итоги № 8 (2014)

Первого марта в Камерном зале ММДМ состоится концерт ансамбля Pratum Integrum, который исполнит музыку венских классиков. Pratum Integrum зарекомендовал себя как лидер столичного аутентизма. Его исполнение известных вещей венских классиков — в программе 5-й концерт Моцарта для скрипки с оркестром и Симфония № 44 («Траурная») Йозефа Гайдна — наверняка будет отличаться лица необщим выраженьем. Но гвоздь программы — это первое в России исполнение Концерта до мажор для виолончели с оркестром Антонина Крафта. Крафт, будучи близким другом Гайдна, работал с ним в капелле Николая Эстергази и учился у него композиции. Что дали ему эти уроки? Частичный ответ на этот вопрос и берутся дать музыканты.

Грозовой перевал

«Тайна перевала Дятлова»  — первый российский фильм, сделанный для международного проката (бюджет 4,5 миллиона долларов). Несмотря на то что съемки триллера проходили в России, его снимал голливудский режиссер Ренни Харлин, постановщик второго «Крепкого орешка», «Скалолаза», «Чистильщика», а в главных ролях — американские актеры. В основе сюжета — легенды о странной гибели группы советских студентов-лыжников в горах Урала. В наши дни туда отправляются американские студенты, чтобы восстановить картину трагедии. В прокате с 28 февраля.

Знаменитый и неизвестный

Имя русского живописца Карла Брюллова давно стало синонимом «красивости» в наиболее традиционном ее понимании: не случайно именно Брюллов конкурирует с Айвазовским за звание главного любимца новой отечественной элиты. Однако наряду с парадным, лощеным Брюлловым, полотна которого равно уместно смотрятся и в музейных залах, и в гостиных богатых особняков, существует совершенно другой, куда более камерный Брюллов — наблюдательный путешественник и виртуозный рисовальщик. Познакомиться с ним зрители смогут на выставке графики Брюллова, которая откроется в ГМИИ имени А. С. Пушкина 26 февраля .

Встали в позу

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Что в итоге

Мне нравится анекдот про папу, которого сын просит купить ему мороженое и получает в ответ: «Я, может, тоже, сынок, мороженое хочу, но денег у нас только на водку». Он годится на все случаи жизни, в которых возникает проблема выбора. На фестивалях его вспоминаешь всегда после объявления решения жюри. Потому что никакой объективности или высшей справедливости в раздаче призов не бывает. Редкие исключения только подтверждают — у каждого форума есть приоритеты, и гнуть свою линию он будет всеми способами.

Да и в самом жюри не дураки сидят, знают, как соблюсти негласные правила и оправдать оказанное доверие. Не говоря о когорте поднаторевших журналистов, которые, уже взглянув на список конкурсантов, могут угадать конъюнктуру. Вот же фильм из проблемной страны, демонстрирующий экзотическую нищету, — готовый лауреат. А зрители потом недоумевают, сравнивая на экране ничтожного победителя и прекрасную работу, пролетевшую мимо наград, как та самая фанера над Парижем. Они никогда не смогут взять в толк, что фестивальное отношение к кино постепенно исключает отношение к фильму как к произведению, нацеленному на эмоции публики. По себе знаю, поскольку сама работаю отборщиком. Происходит профессиональная деформация, когда картина, которую никогда бы я не выбрала как зритель, так ловко укладывается в некие фестивальные тренды, что вопрос о чувствах тут не стоит — беру, потому что это очередное звено складываемого пазла. И этим все мы постепенно очерчиваем вокруг профессиональной среды замкнутый круг. Элитарность наших игр в бисер от этого, конечно, увеличивается — можно гордо надувать щеки и воображать себя носителями сакрального знания. К счастью, талант, как прыщ — вскакивает, где хочет. Так что и внутри фестивальной конъюнктуры есть замечательные авторы и произведения, от которых дух захватывает. Но вот то, что контакт со зрителями перестает быть обязательным для многих режиссеров, это факт, как говорится, медицинский. Оттого так велик разрыв между презираемым профи мейнстримом и воспеваемым арт-хаусом.

На прошедшем Берлинале было немало интересных для зрителя картин, включая, кстати, и «Долгую счастливую жизнь» нашего конкурсанта Бориса Хлебникова. Естественно, казалось, что каким-то из них достанутся призы. В конце концов, в этом году в Берлине соревновались фильмы режиссеров из каннской обоймы — Ульрих Зайдль, Гас Ван Сент, Стивен Содерберг, Бруно Дюмон, Хон Сансу. И, надо сказать, ни один из них не подкачал. Однако они были старательно обойдены вниманием в угоду неписаному правилу Берлинале — отмечать в первую очередь социально-политическую проблематику всех сортов. Честно говоря, мне непонятно, зачем надо сохранять этот взгляд на кино, рожденный в годы холодной войны. Ведь сколько ни говори сегодня о приметах возрождения конфронтации двух миров, все равно понятно, что политические расклады радикально изменились и миров сегодня куда больше двух. Лучше бы фестивалю заняться прямым своим делом — представлять и анализировать искусство кино.

Но нет, Берлин сделал вид, что художнические высказывания в картинах «Рай: Надежда» Ульриха Зайдля, завершившего этим фильмом трилогию, и «Камилла Клодель, 1915» Бруно Дюмона с великолепной Жюльетт Бинош — это просто гарнир. А основное блюдо — какая-то мыльная пена отхлынувшей «румынской волны» в семейной драме «Поза эмбриона», получившей «Золотого медведя», или сделанный по всем опостылевшим правилам фестивальной конъюнктуры «Эпизод из жизни сборщика металлолома», где цыганская семья из Боснии сыграла саму себя. И, конечно же, символом этого тренда поневоле становится уже не первый раз нарушающий запрет на профессию, но при этом реально рискующий иранец Джафар Панахи, сидящий на родине под домашним арестом. Его «Закрытый занавес» получил приз за сценарий — как «директивный бантик». Предыдущий фильм Панахи из застенка назывался искренне «Это не фильм», а теперешний можно бы назвать «И это не фильм». Безусловно, это подлинная трагедия режиссера, и я всегда подпишусь под протестом против его приговора. Но понимаю, что застенок, в котором мучилась Камилла Клодель, страшнее. И об этом снято настоящее кино, фестивалем не замеченное.

Братство сломанных ушей

/  Спорт /  Exclusive

«Слухи об исключении спортивной борьбы из олимпийской программы муссируются давно, просто впервые ситуация зашла так далеко. Мы сами создали предпосылки для такого решения», — говорит Александр Карелин

В спортивном мире царит смятение. Исполком Международного олимпийского комитета предложил исключить греко-римскую, вольную и женскую борьбу из программы летних Игр. Болельщики недоумевают: чиновники подняли руку на вид спорта, присутствовавший еще на античных Олимпиадах. В отличие от них трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе в супертяжелом весе депутат Государственной думы Александр Карелин эмоциям не поддается, говорит размеренно и спокойно. Молвит фразу, а потом паузу держит, словно проверяет собеседника: не купился ли тот, можно ли с ним серьезные вещи обсуждать. Слово Карелина хоть и иронично, но веско: будущему Герою России не было еще и восемнадцати, когда его начали уважительно величать по имени-отчеству — Сан Саныч.

— У вас, Сан Саныч, есть версии, почему спортивная борьба вдруг показалась чиновникам лишней?

— Наш вид спорта имеет свое историческое место в программе летних Игр, в этом никто не сомневается. Однако чехарда с правилами и желание понравиться всем сразу привели к сегодняшней ситуации. Мы сами создали предпосылки для такого решения, когда начали коверкать регламент ведения схватки, менять его чуть ли не каждый год. Разве не странно, что люди, много лет участвующие в крупных соревнованиях, сейчас спрашивают друг друга: «За что дали тот балл? А этот?» Кроме ковра и трико, от борьбы сегодня не осталось ничего. И слухи об исключении нашего вида спорта из олимпийской программы муссируются давно, просто впервые ситуация зашла так далеко.