Хорхе Бергольо - О небесном и о земном

Скорка:

– В Талмуде история Вавилонской башни интерпретируется следующим образом: Нимрод, диктатор Вавилона, держал всех в ежовых рукавицах, и потому все разговаривали на одном-единственном языке – языке Нимрода. Этот тиран повелел построить башню до самых небес, чтобы войти в историю и тем самым – без самоуверенности тут не обошлось – приблизиться к Богу. Эта постройка задумывалась не ради людей. О всеобщем благоденствии там не заботились. А Божья кара заключалась в том, что каждый человек заговорил на своем собственном языке. Так люди были наказаны за то, что строили нечто, используя общий язык деспотизма, а не всеобщий язык человечества. Потрясающая история, ее актуальность поражает.

Бергольо:

– С богословской точки зрения дьявол – существо, которое не пожелало признать Божий замысел. Человек – величайшее создание Творца, но некоторые ангелы не захотели принять этот факт и взбунтовались. Один из этих мятежных ангелов и есть дьявол. В книге Иова дьявол – искуситель, тот, кто стремится уничтожить Божье творение, тот, кто толкает нас к самомнению и надменности. Иисус называет его «отец лжи», а в Книге Премудрости Соломона сказано, что грех появился в мире оттого, что дьявол позавидовал величайшему творению Бога[13]. Плоды трудов дьявола – непременно разрушение, раздоры, ненависть, клевета. Что касается моего личного опыта, я ощущаю присутствие дьявола всякий раз, когда у меня возникает искушение сделать что-то, о чем Господь меня не просит. Я верю, что дьявол существует. Пожалуй, его величайший успех в наше время состоит в том, что он внушил нам, будто его не существует, будто все упорядочивается в чисто человеческой плоскости. «Земные дни человека не все равно ли, что дни наемника?» – спрашивает Иов[14], подразумевая, что человек постоянно подвергается испытаниям, что жизнь – это борьба с обстоятельствами и самим собой. Св. Павел, подхватив эту мысль, проводит сравнение с атлетами, которые должны от многого воздерживаться, чтобы достичь успеха на стадионе[15]. Христианская жизнь – тоже в некотором роде спорт, этакий бег, вольная борьба: усилия преодолеть то, что отделяет нас от Бога. В дополнение я должен подчеркнуть: одно дело – существование дьявола, а совсем другое – попытки демонизировать какие-то вещи или каких-то людей. Да, человек подвержен искушениям, но это еще не причина его демонизировать.

Скорка:

– В иудаизме представления о дьяволе чрезвычайно широки. В мистике существует понятие «другая сторона» – что-то вроде идеи, что силы зла реально существуют. Конечно, в Библии фигурирует изначальный образ змея, который можно расшифровать как злое начало, подстрекающее человека на бунт против Бога. Но сатана из книги Иова или из истории Валаама – скорее своего рода ипостась Бога. В книге Иова сатана, беседуя с Богом, формулирует сомнения, которые закрадываются в наше сознание при виде праведника, который благодарит Бога, когда у него в жизни все хорошо. Дескать, еще бы он не стал благодарить, если Бог дал ему всё? А если с ним стрясется беда, станет ли он благодарить? Перейдем к случаю Валаама. Валак, царь моавитян, нанял Валаама, чтобы тот наложил проклятие на народ Израиля[16], но сатана преградил путь Валааму, требуя, чтобы тот не шел против Божьей воли, чтобы он отказался выполнить поручение Валака[17]. Если говорить о проявлениях добра и зла в тварном мире, меня сильнее всего убеждает стих из книги пророка Исаии: Господь образует свет и творит тьму, устанавливает мир и создает зло[18]. Место очень трудное для понимания, я трактую его так: тьма не существует сама по себе, тьма – это просто отсутствие света. Зло – это изъятие добра из реальности, зло тоже не существует само по себе. Говоря о дьяволе, я предпочитаю говорить не о ангеле, а скорее об инстинкте. В моем понимании дьявол – это не какой-то элемент внешнего мира, а нечто внутри человека, бросающее вызов Богу.

Бергольо:

– В католической теологии тоже есть идея зла как эндогенного элемента, этот феномен объясняется через грехопадение природы после первородного греха. Наши взгляды на то, что вы называете «инстинктом», совпадают в том смысле, что не всякий нехороший поступок совершается человеком по наущению дьявола. Человек может поступать дурно под давлением своей собственной природы, своего «инстинкта», подкрепленного внешним искушением. Вот примечательное место в Евангелии: когда Иисус начал свое служение с сорокадневного поста и молитв в пустыне, сатана принялся его искушать, предлагал обратить камни в хлеб, обещал, что если Иисус бросится с крыши храма, то останется невредим, сулил, что взамен на поклонение ему Иисус получит все, что пожелает. Иначе говоря, дьявол, пользуясь жизненными обстоятельствами, – тем фактом, что Иисус постится, – предлагает Ему, так сказать, «решение через всемогущество», зацикленность на себе (то есть путь самодовольства, тщеславия и гордыни), решение, которое отдалило бы Иисуса от его миссии, от его роли «Раба Иеговы».

Скорка:

– В конечном итоге поверить или не поверить в реальность дьявола – свободный выбор каждого человека. Все прочее – субъективное восприятие, интерпретации, восходящие к текстам, которые мы считаем священными. Очевидно лишь, что существует нечто, будь то инстинкт или дьявол, предстающее перед нами как проблема, которую нужно преодолеть, чтобы изгнать из себя все дурное. Зло не в силах повелевать нами.

Бергольо:

– Это и есть борьба, которую человек ведет в земном мире.

Бергольо:

– При встречах с атеистами я делюсь с ними мыслями о земном и никогда не начинаю разговор с проблемы Бога – если только собеседники не поднимают этот вопрос по своей инициативе. Тогда я рассказываю им, почему я верую в Бога. Но земное, человеческое – тема богатейшая: есть чем поделиться, есть над чем трудиться, так что мы – верующие и атеисты – спокойно можем взаимодополнять наши богатства. Поскольку я верующий, мне известно, что эти богатства дарованы Богом. Но я знаю, что моему собеседнику-атеисту это неизвестно. Я не затеваю беседу с атеистом для того, чтобы заняться прозелитизмом. Отнюдь, я просто обращаюсь с атеистом уважительно и раскрываюсь перед ним таким, каков я есть. По мере того как мы больше узнаем друг друга, возникает уважение, привязанность, дружба. Я обойдусь без недомолвок, но не стану и заявлять атеисту, что своей жизнью он обрекает себя на муки ада: ведь я убежден, что не имею права судить о нравственности этого человека. Тем более если он проявит обыкновенные человеческие добродетели, добродетели, которые его облагораживают, а меня радуют. В любом случае среди моих знакомых больше агностиков, чем атеистов. Агностик скорее сомневается в существовании Бога, а атеист непоколебимо уверен, что Его не существует. Давайте будем последовательны при осмыслении того, чему учит Библия: всякий человек, хоть верующий, хоть неверующий, создан по образу Божию. Уже в силу этого человек наделен множеством добродетелей, положительных качеств, благородных черт. А если у человека есть недостатки – что ж, у меня они тоже есть, и мы можем поделиться своими проблемами друг с другом, чтобы помочь друг другу их преодолеть.

Скорка:

– Соглашусь с вашими словами: нужно начинать с уважения к ближнему, это первый шаг. Но я бы добавил, что возможен и другой взгляд: когда кто-то объявляет себя атеистом, мне кажется, что он встает в высокомерную позу. Самая плодотворная позиция – это позиция сомневающегося. Агностик полагает, что пока не нашел ответа, а вот атеист убежден, убежден железно, в том, что Бога не существует. Атеист высокомерен, но не менее высокомерен и тот, кто утверждает, что Бог существует в том же смысле, в каком существует этот стул, на котором я сейчас сижу. Мы же, люди религиозные, веруем в Бога, а не считаем Его существование очевидным фактом. Мы можем почувствовать Его существование при встрече с Ним, это очень, очень глубокое ощущение, но Его самого мы никогда не видим. Ответы, которые мы получаем, изложены обиняками. Согласно Торе, только один человек – Моисей – разговаривал с Богом напрямую, лицом к лицу. Остальным – Иакову, Исааку – Божественное присутствие являлось во сне или в опосредованной форме. Утверждать «Бог есть» с таким видом, словно это нечто непреложное, – тоже высокомерие, как бы сильно я ни верил, что Бог есть. Я не могу бездумно утверждать, что Он существует, потому что во мне должно быть то же самое смирение, которого я требую от атеиста. Если стремиться к точности, лучше всего повторить формулировку Маймонида из его тринадцати принципов веры: «верую полной верой в то, что Бог – это Творец»[19]. Следуя логике Маймонида, можно говорить о том, что не есть Бог, но невозможно с уверенностью утверждать, что есть Бог. Можно перечислять Его свойства, Его признаки, но нет никакого способа придать Ему форму. Я бы напомнил атеисту, что в природе есть совершенство, в котором содержится некое послание; мы можем знать формулы этого совершенства, но его суть не узнаем никогда.