Павел Мельников-Печерский - Очерки поповщины

Никон в своих действиях опирался на авторитет восточных православных патриархов и надеялся на них, как на каменную стену. Но люди Московского государства греков ставили ни во что. В XVII столетии патриархи, митрополиты, архимандриты, монахи и купчины греческие то и дело к нам ездили: привозили они четки иерусалимские, иконы, камешки от святых мест Палестины и взамен того получали червчатые бархаты веницейские, дорогие аксамиты и алтабасы, сибирских соболей, кафимский жемчуг и золотые ефимки. Чтобы получить побольше милостыни от набожного царя и благочестивых его подданных, греки возбуждали их к большей щедрости преувеличенными нередко рассказами о падении православия на Востоке. «От тесноты и гонения агарянского, — говорили они, — померче православия свет на Востоке; только во единой Москве, сем третьем Риме, истинная вера сияет, яко светило». Такие речи приходились русским по сердцу; они льстили народному самолюбию. Иные греки говорили: «К вам, в Москву, надо ездить учиться благочестию». Это еще более радовало русских и прибавляло хорошие лишки к милостыне, подаваемой «разоренным грекам». Но уважать греков — не уважали. Слова «суть же греци льстивы (то есть обманщики) до сего дня» со времен преподобного Нестора не выходили из сознания русских людей. Бывавшие в Москве греческие патриархи и митрополиты (1649–1654),[11] видя рознь московских обрядов с греческими, не одобряли ее и советовали Никону поскорее приступить к решительному исправлению. Афонские старцы тоже говорили, что московский обряд нехорош, и жгли книги московской печати. Русский народ не слушал ни патриархов, ни афонских монахов, зато послушал старца Арсения Суханова, своего, русского, посланного царем и Никоном на Восток досматривать тамошние обряды. Суханов все, что видел, описал в своем «Проскинитарии», и списки с этого сочинения быстро разошлись в народе. В нем русский паломник описал все несходства обряда греческого с нашим, но еще более описывал небрежение греков к обряду. А для русских людей это больше всего значило. Равнодушие греков к памятникам святыни, сообщения их с иноверцами, несоблюдение постов в том строгом виде, в каком установились они в последнее время у нас на севере, странная для московского глаза одежда духовных лиц и самих монахов, ношение мирянами европейского платья — все это до глубины души возмущало Суханова, и он с наивностью паломника записал свои впечатления. Особенно поразило наших предков, когда они прочитали у Суханова о гречанках. На Москве женщины были особенно набожны и приходили в церковь не иначе, как под фатой, и становились особо от мужчин. Гречанки же, по словам Суханова, «ходят по-франкски (то есть по французской моде), рубашек не застегают, груди все голы, вся шея до сисек нага и держат шею и сиськи чисто гораздо, якобы для прелести. И так ходят не токмо жены, но и девицы. И женятся греки у франков и франки у греков».[12] Это на московские глаза было самою страшною ересью и самым сильным развратом. Никогда не пользовавшиеся добрым мнением наших предков, греки, с появлением сухановского «Проскинитария», упали еще ниже. В то же время узнали на Руси, что многие греки признали главенство папы римского, что из самих константинопольских патриархов иные склонялись к латинству, что в Константинополе некоторые греки уклонились и в кальвинство. Еще двадцати лет не минуло, как тамошний патриарх, Кирилл Лукарис, явный протестант, был утоплен турками. И не только в западной Руси, в самой Москве явились было кальвинисты, последователи Лукариса. Хотя дело об этом ведено было в большом секрете, однако же слух о патриархе-кальвинисте ходил по Москве.[13]

«У греков вера пестра, — говорили двуперстники, — по взятии турским салтаном Царьграда православие у них погибло, и они теперь, под личиною православия, содержат ереси: латинскую, кальвинскую и армянскую». «А Никон к нам хочет вводить сию пеструю веру!» — говорили другие. И когда указывали им на восточных патриархов, сидящих на апостольских престолах, что и они содержат те самые обряды, которые Никон теперь велел на Москве исполнять, что эти патриархи вполне одобрили новые книги, — слушать ничего не хотели двуперстники, начитавшиеся «Проскинитария», и отвечали увещателям: «Знаем мы тех патриархов, знаем мы, как они с богомерзкими турками с одного блюда мясо едят». А тут Аввакум-протопоп из заточения рассылает грамотки, двуперстники переписывают их в сотнях экземпляров. И говорит Аввакум вслух всей России: «Мудры б-ны дети греки; да с варваром турским с одного блюда патриархи кушают рафленыя курки, а русачки миленькие не так: в огонь полезут, а благоверия не предадут».[14]

Задавали себе русские люди, ревнители старины и старого обряда, вопрос: «православны ли греки?» — и всегда почти решали такой вопрос отрицательно. «Ведь сами же греки сказывали, что им надо ездить в Москву учиться православию, а теперь хотят нас учить».

«Сказывают, — толковали на Руси и в домах, и на базарах, и на других многолюдных собраниях, — сказывают, что и крещены-то греки не в три погружения, а обливаны, как обливают в римском костеле. А крещение такое несть крещение, но паче осквернение. И в черкасских городех (Малороссии) тоже обливают, и в Киеве водится та же ересь, и у белоруссцев, а все оттого, что тамошние люди всегда были под греческим, цареградским патриархом, а не под нашими, православными. Оттого святейший Филарет, патриарх московский, и велел крестить белоруссцев совершенно».[15]

«Везде нарушена вера православная, только в Московском государстве до дней наших стояла она твердо и сияла яко солнце. А теперь и у нас враг Божий Никон хочет ее извести»… «Что же это значит? К чему все это идет?» — спрашивали грамотеев скорбные, упавшие духом люди. Грамотеи раскрывали свято почитаемую народом и опороченную Никоном «Книгу веры», собирали вокруг себя кружки и, возгласив «внемлите, православные!», так читали и толковали:

«По тысящи лет от воплощения Божия Слова бысть развязан сатана, и Рим отпаде со всеми западными церквами от восточныя церкви. В 595 лето по тысящи жители в Малой Руссии к римскому костелу приступили и на всей воли римскаго папы заручную грамоту дали ему. Се второе оторвание христиан от восточныя церкви. Егда же исполнится 1666 лет, да нечто бы от прежде бывших вин зла некаковаго не пострадати и нам».

Роковой год приближался. Число 666 есть число апокалипсического зверя. Не народился ли в лице Никона антихрист? Такой вопрос возник у двуперстников и был решен положительно. Возненавидели Никона все от мала до велика, и не было ему другого имени, как враг Божий да антихрист. А он строил себе свой Воскресенский монастырь, по подобию великой иерусалимской церкви, спорил с боярами, поссорился и с царем. Самовольно оставив престол святителя Петра, засел он в своем Новом Иерусалиме и ни шагу в Москву. Между тем раскол церковный с каждым днем развивался более и более. Государь то и дело изо всех концов царства получал челобитные на Никона, с просьбой восстановить нарушенный им обряд. Двуперстники твердо были уверены, что долго созываемый собор для суда над Никоном отвергнет его «новшества». Собор как нарочно собрался в роковом 1666 году. Никон был осужден, но все распоряжения его по исправлению обряда одобрены и утверждены, а ревнители старины преданы анафеме.

«Погибло православие!» — завопил народ, ревностно преданный старине. И был стон и плач по селам и деревням, в лесах и пустынях.

Стали ждать с часу на час трубы архангела. «Мир кончается, антихрист явился, близок час страшнаго суда христова!» — говорили повсюду.

При таком настроении умов совершился в русской церкви раскол старообрядства.

На стороне противников Никона, ревнителей упраздненного в господствующей церкви обряда, оказались не исключительно одни белые священники: были и монахи, были даже архиереи. Таковы, по сказаниям раскольников, были: Макарий новгородский (1663), Маркелл вологодский (1656), Александр вятский (1679) — три иерарха северной части Великой России, где первоначально появились, дольше употреблялись и сильнее чем где-нибудь укрепились обряды, отвергнутые Никоном и проклятые собором 1667 года. Из названных архиереев дожил до этого собора один только Александр. Он был призван к соборному суду, раскаялся в своем заблуждении, был принят в общение с церковью, но через семь лет опять пошел по старине, самовольно оставил вятскую кафедру и удалился в пустыню, подле Сольвычегодска. Не видно, однако же, из письменных памятников того времени, как церковных, так и раскольничьих, не сохранилось и в преданиях, чтобы архиереи новгородский, вологодский и вятский при самом начале раскола поставили для старообрядцев изначала желаемого ими архиерея.