Рольф Эдберг - Дух Долины

Хаос может быть колыбелью новых миров.

Даже в том, что происходит на Земле. Глобальный кризис, грозящий нам параличом, возник не сам собой. Он — дело рук любителей азарта, затеявших рискованную игру с жизненными элементами. Долго им находилось алиби. Они развернули свою деятельность под знаменем совместно выкованной теологией и технологией бездумной догмы, будто человек стоит вне остального творения и может свободно использовать для своих целей планетные ресурсы; у белого меньшинства эта догма выродилась в племенную догму о народе господ.

Но и она сокрушена. Пусть по закону инерции коллективного поведения мы продолжаем поступать опрометчиво, теперь при этом все сильнее нами владеет чувство вины. Мы стали сознавать последствия того, что род человеческий попрал взаимосвязи. В этом положительная сторона кризиса.

Наш духовный вакуум и наш материальный кризис тесно связаны между собой. Оба настигли нас в такой период нашей эволюции, когда мы обернулись и увидели свои ошибки. Одна проблема не может быть решена независимо от другой.

Возможно, мы фактически должны быть благодарны совместному кризису наших действий и убеждений. Он заставляет нас ощутить необходимость глубокой перестройки нашего образа мыслей и действий. Может быть, мы стоим на пороге новой эпохи, которая будет отличаться от сегодняшнего нашего бытия так же сильно, как оно отличается от мира 1470, но которая в то же время будет отмечена возрождением связей с истоком, от коего человек отрекался.

Известно, что великие повороты в истории человека совершались, когда новые наблюдения и идеи изменяли мировоззрение. Так было, когда наша планета, прежде слывшая средоточием вселенной, вылетела на орбиту вокруг Солнца. Так было, когда эволюционная теория даровала нам прошлое, берущее начало в праокеане.

Прежде новой идее, чтобы утвердиться, требовались подчас многие десятилетия; старые представления упорно защищали свои бастионы против ереси. Осознание малости нашей планеты, новые коммуникации, учащающийся пульс исследований и глубокая потребность в чем-то, что придало бы смысл нашему существованию, — благодаря всему этому новое мировоззрение теперь может пробиться быстрее и проникнуть глубже, чем это было при прежних революциях мышления.

Новым поколениям надлежит сформулировать новые заветы. Впрочем, человеку поколения, накопившего немало неудач, но все же что-то открывшего, представляется, что ядром нового мировоззрения должно быть глубокое чувство общности — общности внутри собственного рода, общности с Землей, с космосом, изученным и неведомым.

Слышу шорох в древесной кроне — или это во мне самом? Сложные вопросы требуют ответа. Общность? Могу ли я непритворно ощутить общность с Плеядами, которые и сегодня ночью станут дразнить жаждущий край обманными посулами дождя? С ткачиками в ветвях над моей головой? С землей, водой, травой? Общность — не только умозрительно, а и всеми фибрами моего существа? Способен ли на общность хотя бы с множеством представителей собственного вида? В замкнутом мире родовой общины, где все были связаны друг с другом, общность основывалась на чем-то реальном. Но если моим ближним стали четыре миллиарда, многих ли я на самом деле могу воспринимать как ближнего? Не требую ли я от себя невозможного? Может быть, мысль об общности, включающей не только ближнее, но и самое отдаленное, есть одна из форм ухода от действительности?

Сложные вопросы точат душу. Так и должно быть. Однако утвердительно ответить на последний вопрос значило бы отрицать возможность не только радикального поворота, но и дальнейшей эволюции. Это значило бы смириться с выводом, что после миллионов подготовительных лет мозг человека теперь исчерпал свои возможности. Другими словами — капитуляция перед самими собой, после чего остается, скрестив руки, ждать взрыва, чудовищного, завершающего, сотворенного человеком.

Вот уж поистине было бы бегство от действительности! Но искомая тобой революция мысли должна быть возвратом к действительности.

Что-то в этой долине внушает тебе некое подобие уверенности. Когда ты в серо-белых ископаемых остатках древних гоминидов кончиками пальцев и глазами прослеживаешь ход развития, мысль о том, что эволюции человека теперь пришел конец, представляется слишком абсурдной.

За потрясениями, разладом и неустойчивостью в сегодняшней Африке все-таки читается намек на сдержанную силу. Ее питает сохранившаяся близость к истоку.

Странствовать в этом краю — значит на каждом шагу соприкасаться с чем-то насущным. Африка заставляет вспомнить о взаимосвязях. Снова и снова поражаешься, как люди, жившие в тесном контексте с природой, интуитивно уяснили себе то, к чему нас подводит современная наука.

В чувстве сопричастности чему-то большему, чем собственное «я», — корень одухотворения первобытными человеческими обществами всех существ и явлений природы. Затем это анимистическое чувство, иногда подспудно, пронизывало великие религии, даже когда они сооружали башни, устремленные к богам, дотянуться до которых все равно нельзя, поскольку сам человек и сотворил их. Пожалуй, о религии можно сказать словами Джулиана Хаксли, что она, по сути, являет собой реакцию совокупной личности на ее восприятие совокупной вселенной.

Отказ от мифа о боге вовсе не значит, что это восприятие должно ослабнуть. Ведь наука ныне проясняет нам картину такой вселенной, где все связано воедино. Пусть даже нам не дано обрести свежесть жизненных восприятий древнего человека, как мы себе представляем ее по старейшим мифам и быту живых ископаемых гомо сапиенс, — все говорит за то, что на новом уровне наше целостное восприятие этой вселенной может быть окрашено захватывающим чувством сопричастности в отличие от позиции стороннего созерцателя. Видение, освобожденное от пут мифологии, — не сулит ли оно новый взлет?

Новый умственный горизонт открывает возможность воссоединить два понятия — чувствовать и знать. Как присущее первобытным человеческим общинам чувство общности с окружением совмещалось с трезвыми и доскональными практическими знаниями, так и наши новые знания, пусть еще очень зыбкие, составляют вещество, из которого можно отлить целостное восприятие. Однако процесс отливки требует, кроме знаний, еще одного множителя. Разум, знающий свой потолок, нуждается в помощи подсознательных воспоминаний и чувств, — чувств, что, возможно, служат инструментами, на которых играет космос.

Целостное восприятие древнего человека было привязано к узкой сфере, нам же открывается бесконечность. Наблюдателю, который сидит под одним из деревьев Земли, представляется, что именно через восприятие огромности можем мы воссоединиться с нашей былинкой в бесконечности. Путешествия первопроходцев расширили Землю, новые открытия заставили ее уменьшиться в объеме. Однако наши космические корабли с человеческой плотью внутри или без нее являют нам — теперь уже привычно для глаз и мозговой коры — не только потрясающую малость Земли в потрясающем космосе, но и ее уязвимую красоту.

Острое ощущение первобытным человеком территории, клочка земли, составлявшего основу его материального и духовного существования, — почему бы у поколения, выходящего в космос, этому качеству не развиться в восприятие мира в целом, без каких-либо стыков и швов? Древнее интуитивное понимание, что человек должен жить в гармонии с окружающей средой, — почему бы ему не вырасти в заботливое, бережное отношение ко всей нашей земной среде?

Если для первобытного человека было естественным слушать голос ручья и дерева и разговаривать с ними, то теперь мы начинаем видеть Землю как единый организм. Начинаем догадываться о роли гомо в этом организме. Догма господства разрушена. Но в силу развития нашего мозга мы, быть может, сами того не желая, в известном смысле стали ответственными за дальнейшую эволюцию организма Земля и нас самих. От этой ответственности не уйти, пока наш вид не возвратится в землю. Теперь мы причастны к жизни планеты больше, чем когда-либо мнилось нам в несуразных мечтах о господстве, мы — мозг и сознание Геи!

Это — откровение для нас. И в нем заложен огромный вызов.

Новая роль обязывает к смирению. Мудрость наших целей определяется не нами, а природой в целом. Самые совершенные наши приборы мы должны использовать так же, как первобытный человек использовал свои органы чувств: чтобы слушать, воспринимать, учиться.

И тогда рухнет миф о приросте. Элементарная истина: на планете с конечными размерами мы не можем продолжать расходовать ресурсы так, словно они бесконечны. В жизненной программе каждого организма, будь то дерево или животное, заложен оптимальный предел органического роста. Человек физически растет примерно до двадцати лет; дальнейший рост чреват гротеском, частичный дальнейший рост чреват раковой опухолью.