Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #1

Стальные рыцари, угрюмые султаны,

Монахи, карлики, арапские цари,

Гречанки с четками, корсары, богдыханы,

Испанцы в епанчах, жиды, богатыри,

Царевны пленные, графини, великаны,

И вы, любимицы златой моей зари, -

Вы, барышни мои, с открытыми плечами,

С висками гладкими и томными очами…

Не правда ли, странный набор “знакомцев” — пусть даже в черновом варианте — для поэта, уже создавшего к этому времени “Евгения Онегина”! Что за фантастическое сборище? Даже “любимицы златой зари” лишены всякой кровинки в лице, с одной стороны, как бы подтверждая реальность “знакомцев”, но в то же время, будучи лишь моделью барышень, ничем не выделяются из этого карнавала манекенов.

Да, это явно не наши знакомцы, они — из м и р а п о э т а. Его “незримый рой”.

Но они м о г у т стать нашими “знакомцами”, если поэт вдохнет в них свою душу:

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой…

Разве этот “рыцарь бедный”, которого мучило “одно виденье, непостижное уму”, не так же реален для нас, читателей Пушкина, как и Гусар, крутящий свой “длинный ус”, как “вещий Олег”, “любезная калмычка” или даже тот “труп ужасный”, который стучится “под окном и у ворот”:

С бороды вода струится,

Взор открыт и недвижим,

Все в нем страшно онемело,

Опустились руки вниз,

И в распухнувшее тело

Раки черные впились…

Какое потрясающее описание мертвеца, “гостя голого”, почти физически ощутимое. Но происходит чудо — “утопленник” описан с такой силой, а кажется живым. И не потому, что “стучится под окном”, а потому, что как ни много здесь смерти, а П у ш к и н а — больше. Это “мертвец” из е г о мира, где не нарушается черта, за которой начинается “кошмар” и отступает поэт. Победа остается за поэтом.

Мы так привыкли к сиянию пушкинского гения, столько света излучают его стихи, что забываем, сколько с т р а ш н о г о преследовало его воображение и душу.

Но дело в том, что Пушкин всегда больше того, о чем он пишет. Он не теряет власти ни над чем. И как бы ни потрясали наше воображение его “бесы”, мы чувствуем, что он их “взял на себя”.

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне…

Заслуга Пушкина перед людьми всех времен, его “подвиг благородный” в том еще, что он создал свой поэтический мир, в котором дисгармония окружающего мира не отрицается, но п о б е ж д а е т с я силой творческого духа, его “божественного глагола”.

(Пушкинская тема в кинематографе Якова Протазанова)

“Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича, я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: “Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!” — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин, с которым мне до сих пор не удавалось встретиться; и как я досадовал на свою мешкотность!”.

Так, кажется несколькими кадрами, И. С. Тургенев рисует эпизод своей далекой юности: мимолетную встречу с Пушкиным на литературном вечере у Плетнева. Речь идет о начале 1837 года, и горе от несбывшегося знакомства — это предчувствие скорой подлинной потери. С того времени и до наших дней вместе с горечью утраты остается ощущение постоянного присутствия Пушкина, вот только вышедшего ненадолго (“Ах, какая жалость, не застал!”).

Пушкин был любимым писателем Якова Александровича Протазанова (1881-1945), начавшего снимать картины еще в дореволюционные годы.

Пушкинскую прозу он знал наизусть, как стихи, собирал редкие издания Пушкина.

Тонкий литературный слух, способность восстановить мир писателя, устроиться там, как в гостиной, и даже едва ли не удержать тень самого писателя, забредшего “на огонек”, явился определяющей и отличающей чертой таланта Протазанова.

Пространство “Пиковой дамы” начинается сразу вслед за первой надписью немого протазановского фильма: “Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова”. Следуем за Пушкиным, и никаких предисловий — ни унылых видов Петербурга, ни нагнетания “роковых примет”, — всё это только отвело бы в сторону.

Кинематограф Протазанова возник не на пустом месте. В основе этих фильмов, большинство из которых экранизации, — комплекс гуманистических задач классической русской литературы: интерес и любовь к “маленькому человеку”, защита “униженных и оскорбленных”, жизнь радостями и печалями своей страны, тема совести и чести, проповедь нестяжательства.

Такое наследство, вкупе с деловой предприимчивостью, собранностью, желанием наладить и обустроить жизнь — чертами, которые в начале ХХ века называли “американскими”, — поспособствовало развитию оригинального дара Протазанова.

Стремление к Дому, обретение Дома, трагедия потери Дома — всё это в кинематографе Протазанова.

Ты счастлив: ты свой домик малый,

Обычай мудрости храня,

От злых забот и лени вялой

Застраховал, как от огня.

А. С. Пушкин. “Новоселье” (1830)

Кроме дарования Протазанов обладал счастливыми свойствами натуры. Он был стоек, но не стремился встать в оппозицию. Он был скромен и совершенно искренне очень невысоко оценивал свою работу в кино. Он умел добродушно шутить. По словам его друга, режиссера и актера В. Р. Гардина, оставившего, может быть, самые емкие мемуарные свидетельства о нашем герое, у Протазанова была способность “отдалять от себя даже симпатичных ему людей. Качество необычное для русского человека…”.

В 1928 году Протазанов говорил корреспонденту “Советского экрана”:

“Моя режиссерская судьба последних лет идет приливами и отливами… Только успеют записать меня в число подающих надежды советских режиссеров, как уже в суждении о следующей картине из этого числа исключают. Не успеют исключить, как я снова начинаю “подавать надежды”.

Несмотря на шутливый тон, слова значительны и недаром цитировались во многих работах о Протазанове. Советские исследователи поясняли: Протазанов знает, что ему нужно встать поближе к идейной линии партии (“прилив”), но, растерявшись, забредает в мелодраматические дебри (“отлив”). Беда с этими “буржуазными спецами”!

Думается, что слова Протазанова о “приливах и отливах” не были трактованы правильно. Скорее, Протазанов говорит о революции, традиционно для русской интеллигенции соотносимой с природным катаклизмом, чаще всего с бурей. И вот эти волны по своей воле носят тебя, и надо бы как-нибудь сговориться с ними.

В центре протазановского творчества — Россия и русская литература. Пушкин — как сердцевина отечественной духовности. Кинематограф Протазанова патриотичен в самом высоком смысле слова. Минуют дни кровавой войны, диктатуры, Смутного времени… Россия останется.

Если верно уяснить себе протазановскую идеологию, то его творческое сознание предстанет перед исследователем на редкость упорядоченным собранием драгоценных документов. “И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем”, — как сказал Достоевский о Пушкине.

Из семидесяти трех дореволюционных фильмов Протазанова до нас дошло не более десятка.

Замысел фильма “Уход великого старца” (1912), как говорит Протазанов, был “самым увлекательным и волнующим” из его ранних режиссерских работ. В фильме речь шла о последних днях жизни Л. Н. Толстого, о его уходе из Ясной Поляны и смерти в чужом доме на станции Астапово (здесь у Протазанова впервые появился поезд как символ судьбы).

Действующими лицами стали тогда еще жившие Софья Андреевна, друг Толстого писатель Чертков, дочь Александра Львовна.

Актер Шатерников с замечательным талантом сыграл Толстого — великого художника, живущего в своем поэтичном и одухотворенном мире. Несчастного старика, измученного черствой властной женой и самоуверенным Сальери — Чертковым.

Толстому чудится (а потом он наяву разговаривает с ней) монахиня. Она — как черный человек, предвестник смерти Моцарта в пушкинской трагедии. Она — воплощение тайны ухода Толстого, которую Протазанов не берется до конца разгадать.

Фильм, снятый Протазановым, не был сенсационной выкладкой “жареных” фактов, он переполнялся самой преданной любовью и жалостью к Толстому, верой в вечную жизнь его нетленного наследия.

Вокруг фильма поднялся страшный шум, доставивший его создателям много волнений и огорчений. В конце концов по настоянию Софьи Андреевны, Черткова и других лиц из окружения Толстого фильм не был выпущен на экраны России. Но в заграничном прокате он побывал. Там копия фильма сохранилась, и таким образом он счастливо дошел до наших дней.

“Уход великого старца” — вполне зрелый фильм и уже несет в себе нечто характерное для кинематографа Протазанова в целом. Старик Толстой — весь в радости узнавания родной земли и простых людей.