Нина Молева - История новой Москвы, или Кому ставим памятник

Остается ли наша печать безразличной к перестройкам, происходящим в городе? Конечно нет. В апреле 2003 года Александр Можаев пишет в «Большом городе» о путешествии по району Остоженки: "3-й Зачатьевский практически уничтожен. От былых времен остался лишь брошенный деревянный дом, в котором когда-то жил Федор Шаляпин, да и тот на ладан дышит. А вся противоположная сторона переулка занята гигантским центром оперного искусства Галины Вишневской, где непосредственно искусству принадлежит лишь малая часть помещений, все остальное – та же элитная жилплощадь. Фактически отсюда и началось истребление тихой Зачатьевской слободы. Хотя есть и такие, кто называет это «вторым рождением». Например, официозный москвовед Лев Колодный издал книжку «Москва в улицах и лицах», где я прочел, что сия титаническая новостройка «предстает символом обновления» возрождающейся улицы. Ну, кому и кобыла невеста. Автор означенного путеводителя вообще обладает склонностью подробнейше описывать ужасы советского градостроительства, в упор не замечая вандализма новой эпохи. Оказывается, снесенным корпусам Тверского подворья на Кузнецком мосту путем последующего воссоздания «вернули лицо», а пушкинскую достопримечательность в Столешниках «снесли, не успев восстановить» к торжеству 850-летия. Логично.

Обновление – обновлением. Понятное дело, что новое время не могло не изменить вчерашнего ветхого быта, но более верной формулировкой мне кажется «замещение состава крови». В общих чертах вроде бы то, а приглядишься внимательнее – нет, совсем-совсем другое. Ну, и кроме того, сплошь да рядом откровенное нарушение соответствующих законов и нормативов, и так происходит повсюду. Остоженка и Сретенка раньше других старых улиц попали под реконструкцию. Сретенка в 90-е стала как бы полигоном для отработки «лужковского стиля», и там успели наворотить такого, что теперь и смотреть страшно. На Остоженке тоже имеются свои уроды… это другой город – не Москва. Глядя вокруг, можно себе представить будущее многих старомосковских районов, пока еще не затронутых глобальной реконструкцией. Роскошно высказался в прессе некий риэлтер: дескать, с Остоженкой мы разобрались достойно, следующие плацдармы элитного домостроительства – Хитровка и Замоскворечье, там тоже нет почти ничего такого, чего нельзя было бы сносить.

Что ответить человеку? Вся надежда на Страсбург".

По сравнению с Тургеневым Федору Ивановичу Тютчеву просто повезло: финансирование разрешенного к установке БЮСТА поэта Ф.И. Тютчева берут на себя… Международная ассоциация детских фондов и Российский детский фонд. Именно Тютчева, тончайшего лирика, создателя поэтической школы, к тому же дипломата, отстаивавшего долгие годы интересы славян в Западной Европе! Но вот в детских стихах поэт замечен не был.

Ларчик открывается просто. Ни один из литературных институтов или ассоциаций, которые так деятельно будут бороться за «достойные» памятники зарубежным авторам, ни один из ставших многочисленными союзов писателей, наконец, само Правительство Москвы не возьмутся отстаивать права поэта истории русской литературы. А казалось бы, достаточно вспомнить, что в тургеневских «Записках охотника» только один рассказ – «Живые мощи», поразительная по своему трагизму история крестьянки Лукерьи, – снабжен эпиграфом, который автор берет именно у Тютчева:

На улицах Москвы, тем более на открытых пространствах, места Тютчеву не находится – вопрос возвращается на обсуждение несколько раз. Дело ограничивается тихим внутренним двором в Армянском переулке – благо, там его никто не увидит в суете рвущегося на магистраль Маросейки – Покровки транспорта. Это действительно семейное гнездо поэта, обезображенное порубкой стоявших вдоль ограды вековых, помнивших Тютчева деревьев. Руководителям занимающего дом Российского детского фонда так показалось «красивше». Но так или иначе, для фонда это своего рода вид рекламы. Конечно, необходимые для скромного бюста 5 миллионов рублей – для фонда немалые деньги. Вот только почему и в данном случае не встает вопрос о бюджетных средствах города, увековечивающих память великого москвича? Ведь страницы жизни поэта – страницы истории Москвы.

В 1790-х годах Верхний Стан еще раз сменяет хозяев. На этот раз ими оказались Тютчевы кашинские, мало того, некогда бежавший от «любовной страсти» Салтычихи секунд-майор. Владения Тютчевых настолько значительны по числу принадлежащих им душ, что в 1812 году вдова секунд-майора снаряжает от Теплых Станов четырех ополченцев. К тому времени внуку Пелагеи Денисовны Тютчевой-Панютиной, будущему поэту было девять лет. Родители поэта – сын Пелагеи Денисовны, гвардии поручик Иван Николаевич, с женой Екатериной Львовной, урожденной Толстой, жили в старом родовом гнезде Овстуге.

Овстуг… Место рождения поэта, память детства, первые, самые яркие впечатления и все же, по его собственным словам, «места немилые, хоть и родные». Душевная привязанность к ним так и не пришла. Другое дело – Москва и Подмосковье.

Зимы проходили в Москве, в великолепной городской усадьбе в Армянском переулке (№ 11), которую историки склонны связать с именем прославленного московского зодчего М.Ф. Казакова. С началом серьезных занятий, появлением в доме университетских учителей не было смысла оставлять старую столицу и летом. Опустевшее после смерти бабки Троицкое лежало всего в двенадцати верстах от Калужской заставы – первая почтовая станция по Старой Каширской дороге, памятная москвичам только что пережитым бегством Наполеона. В Теплых Станах менял он лошадей, отсюда бросил последний взгляд на не покорившуюся ему Москву. История далекая и история близкая, отделенная всего несколькими годами.

В 1816 году тринадцатилетний Тютчев становится вольнослушателем Московского университета, спустя два года сотрудником – членом Общества любителей российской словесности. Высокая литературная одаренность подростка ни у кого из современников не вызывала сомнений. В трудах Общества будет опубликовано и первое увидевшее свет его произведение – «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду». Литературные увлечения были во многом связаны с домашним учителем поэта С.Е. Раичем (Амфитеатровым), который провел с ним семь долгих лет, и собиравшимся вокруг Раича кружком молодежи.

«С каким удовольствием, – напишет Раич, – вспоминаю я о тех сладостных часах, когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоем с Федором Ивановичем выходили из дому, запасались Горацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии». Но Раича увлекала не просто литература. Сам он состоял членом образовавшегося в Москве студенческого кружка декабристского толка – так называемого «Общества громкого смеха». Руководивший кружком Федор Шаховской, один из основателей Союза благоденствия, дал подписать участникам общества устав декабристского Союза – причина, по которой Раич привлекался по делу декабристов.

О часах, проведенных в Верхнем Теплом Стане, могут многое рассказать и Д.П. Ознобишин, поэт, чьи стихи станут появляться на страницах «Отечественных записок» и издаваемого им самим альманаха «Северная лира», и будущий издатель другого альманаха – «Мне-мозина», друг Кюхельбекера и Грибоедова В.Ф. Одоевский. Известный музыковед, сотрудничавший в «Вестнике Европы», он одним из первых занялся изучением и популяризацией древнерусской музыки. Постоянные гости тютчевской подмосковной будущие литераторы С.П. Шевырев и Н.В. Путята. Через Путяту Тютчев со временем оказался связанным с Мурановом: сын поэта женился на дочери его старого друга, владевшего этим поместьем.

Поэтические имена – среди них самым ярким было, конечно, имя В.А. Жуковского. Прославленный поэт проводит вместе с царским двором зиму 1817/18 года в Москве, живет в стенах кремлевского Чудова монастыря, в «уютной келье, темной и смиренной», как отзовется о ней Тютчев. Трагически переживавший недавнее замужество любимой женщины, с которой столько лет были связаны все его мечты, Жуковский особенно охотно откликается на приглашения старых друзей, и среди них отца Тютчева. Встречи с Жуковским в доме в Армянском переулке, в Троицком, в Кремле – вехи в жизни молодого поэта. Тютчев вернется к ним памятью спустя несколько десятков лет, пытаясь возродить некогда волновавшие его чувства:

«Между двумя и тремя часами… я был в Кремле. Это – единственное в мире зрелище… То, что древние называли гением места, – он реет над этим величественным нагромождением разнообразнейших живописнейших предметов. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом».